На линии огня

Они ложатся плечом к плечу у бруствера траншеи и смотрят, как самолеты, не обращая внимания на белые облачка, пытающиеся преградить им путь – слышится монотонный стук зенитных «бофоров», – снижаются над невидимым Пато участком реки, а когда вновь набирают высоту и удаляются, над ним встают и разбиваются о крутой берег два высоких столба воды.

– Ну, в очередной раз – прощай, переправа, – говорит Баскуньяна.

Не вставая, они смотрят друг на друга.

– Я видела, как твои бойцы шли в атаку и как откатывались, – видела не раз и не два. На них живого места не было, – говорит Пато. – Я знаю, что ты сделал все возможное.

Улыбка, благодарная и печальная, чуть скользит по его губам.

– Да и они знают. Даже Русо знает. Однако же дело не в том, знают они или не знают… А в том, как каждый из них хочет выглядеть.

Они лежат неподвижно. Плечи их соприкасаются, и, кажется, ни капитан, ни связистка не хотят отстраниться. На миг, прежде чем отвести глаза, чуть покрасневшая Пато ловит собственное отражение на темной радужке его глаз.

– Дела у нас неважные, – продолжает Баскуньяна. – Противник перешел в контрнаступление. Высоты и кладбище пока наши, но городок снова у них в руках.

– Подкрепления не будет?

– Да откуда оно возьмется, подкрепление… Сопляки и интербригадовцы были последним резервом… Да если бы даже и прислали подкрепление, как оно теперь форсирует реку? Все лодки утонули, а наши понтонеры не справляются…

Плечом Пато по-прежнему чувствует тепло его плеча, и это соприкосновение как-то странно умиротворяет и успокаивает. Девушка в очередной раз убеждается, что его терпкий, суховатый, очень мужской запах нисколько не раздражает ее. Хоть бы обнял, вдруг проносится у нее в голове. Он должен был обнять меня, когда показались самолеты. Да. Когда он сказал: «Мало ли что».

– Кто-то должен заплатить за такую прорву ошибок, понимаешь? – продолжает он.

Она печально кивает. Что уж тут не понять?

– И для этого нужен козел отпущения.

– Ты не только красавица, но и умница.

– Тут большого ума не надо.

Со стороны кладбища и западной высоты доносятся отдаленные выстрелы и грохот разрывов. Пато смотрит в ту сторону, где снова идет бой. А когда поворачивает голову, встречается глазами с Баскуньяной.

– Ты мне рассказывала про одного человека, если я правильно запомнил.

– Да, говорила, – кивает Пато. – Говорила, что давно уже ничего о нем не знаю.

– Не ко времени это и не к месту.

Капитан произносит эти слова задумчиво и загадочно. Пато смотрит на него с любопытством:

– Ты о чем?

– Сама знаешь о чем.

Нам не надо здесь быть, думает девушка. Не так все это должно быть. И под воздействием этой новой мысли она поднимается на ноги, отряхивая комбинезон. Капитан тоже встает.

– После смерти жены у тебя был кто-нибудь? Подруга?

– Да нет, пожалуй… Война все забирает.

Он надевает фуражку – как всегда, набекрень.

– Если когда-нибудь…

Пато задерживает дыхание:

– Когда-нибудь – что?

Он наклоняется за тяжелым телефоном и помогает ей приладить ремень на плече.

– Бывают времена, когда лучше быть одному, ты не находишь? Легче бегать, когда нет ни ребенка на руках, ни жены рядом, ни родителей, оставленных где-то…

Замолчав, он широким жестом обводит все вокруг – траншею, сосняк, дом, полутемную реку.

– Мы, товарищ Патрисия, войну проиграем. И любопытно, что будет с нами, когда все это кончится.

– Не кончится, пока в мире есть фашизм.

– Блажен, кто верует.

– Я знаю, что будет со мной, если мы проиграем. Может быть, меня убьют, но, если проиграем, а я останусь жива, хотела бы сражаться – уж как могу. Такое множество жертв не может быть напрасным.

– Если когда-нибудь…

Он произносит эти слова отрывисто и почти резко, и Пато еще напряженней вглядывается в него.

– Что ты твердишь одно и то же? «Если когда-нибудь…» Что ты хочешь сказать этим?

– Если когда-нибудь и где-нибудь мы с тобой снова встретимся, мне хочется, чтобы ты была острижена под мальчишку, как сейчас. И мне хочется идти с тобой под руку и гордиться.

Девушка растерянно проводит ладонью по голове:

– Гордиться?

– Да.

– Ты с ума сошел.

– Вовсе нет.

Подумав мгновение, она медленно кивает:

– Мне нравится это «гордиться». В твоих устах – особенно.

Когда прекратился наконец интенсивный обстрел, длившийся три четверти часа, поднимаются восемьдесят пять красных беретов и еще сколько-то штыков посверкивают в пыли, под лучами полуденного солнца превратившейся в золотистый туман.

– Слава Господу Иисусу! – кричит капитан Колль де Рей. – Да здравствует Испания!

В этот раз рекете ударной роты Монсерратского полка не атаковали кладбище напролом, а продвигались к нему медленно, под защитой огневого вала, наступая по виноградникам, заваленным телами товарищей, убитых вчера. Потом, уже оказавшись почти у самых неприятельских позиций и припав к земле, дождались, когда у них над головами пролетят и разорвутся в траншеях 88-миллиметровые мины. Одновременно стрелки Ифни – если, конечно, не отстанут, как вчера, – должны были ударить во фланг красным.

– Вперед, вперед! Не стой на месте! Да здравствует Каталония! Испания, воспрянь!