На линии огня

Звучит приказ, и под солнцем взблескивают на стволах маузеров широкие ножевые лезвия. Лейтенант машинально, по неизбывной привычке, озирается в поисках своего горниста, которого дня два как похоронили. И его, и ординарца Санчидриана. Скольких уже нет, думает он печально. А скольких еще не будет. И как странно, что сейчас они будут наступать там же, где четыре дня назад так яростно оборонялись, заставляя красных большой кровью платить за каждую улицу и каждый дом.

– Люди готовы, господин лейтенант.

Вздохнув про себя, смирясь с неизбежным и сосредоточившись на том, что надо делать сейчас, и позабыв обо всем прочем, Пардейро достает свою «астру», досылает патрон и сдвигает предохранитель. Потом смотрит на Владимира:

– Ну пошли.

Трогается с места первый танк, сразу же за ним – второй. Они поочередно заворачивают за угол, а следом одновременно – сперва шагом, а потом бегом – движутся вперед и рассыпаются по обеим сторонам улицы две цепочки легионеров. Пардейро ведет первую, Владимир – вторую. Прикрывая атаку, по баррикаде и соседним с ней домам бьют минометы двух калибров, пулеметы и винтовки, однако республиканцы, хоть и пригибаются и втягивают голову в плечи, активно отстреливаются. Пули стучат по фасадам, по карнизам, дробят кирпичи, черепицу и штукатурку. Пардейро видит, как один из фалангистов, бежавших по другой стороне, будто лишившись вдруг костей, тряпичной куклой оседает наземь и застывает.

– Плотнее! Ближе к стенам! – кричит лейтенант своим.

Танки идут друг за другом, но не гуськом, а небольшим уступом, и поливают баррикаду из своих спаренных пулеметов. Стоит адский грохот, и в дыму, который мало-помалу рассеивается, потому что минометы прекратили обстрел, видно, как стригут воздух трассы свинца, как плотные очереди со ста метров колотят по баррикаде, поднимая в воздух обломки, щепки и облачка пыли.

Пардейро стоит на коленях, в бинокль осматривая позицию. И в этот миг что-то жужжит совсем рядом, чиркнув вдоль воротника, а за спиной у него трещит перебитая кость, слышится стон. Покрывшись гусиной кожей, лейтенант таким нечеловеческим усилием, что судорогой сводит сухожилия на руке, сохраняет бесстрастие и удерживает бинокль.

– Помогите ему, – приказывает он, не оборачиваясь.

Головной танк с грохотом ползет направо, отрываясь от второго, и лейтенант вдыхает едкий дым отработанного бензина. Внезапно, перекрывая рев моторов и пулеметную трескотню, раздается долгий, пронзительный, вибрирующий лязг металла о металл, а потом что-то отскакивает от брони, проносится над головой Пардейро и пробивает дыру в стене ближайшего дома.

– О дьявол… – вскрикивает легионер, идущий сзади.

Пардейро, сбитый с толку, пригибается, пытаясь понять, что же произошло. Должно быть, та же мысль посетила и командира первого танка, потому что он прекращает огонь и со скрежетом останавливает свое бронированное чудовище, которое слегка покачивается из стороны в сторону, словно тоже пребывает в нерешительности. Но вслед за тем берет с места, а его пулеметы возобновляют шквальный огонь.

От нового удара звонко лязгает вибрирующая сталь – и опять рикошет: на этот раз снаряд отлетает куда-то на середину улицы. Вот теперь Пардейро понимает, что красные бьют с баррикады каким-то противотанковым оружием малого калибра. Кажется, и танкисты сообразили это, сосредоточив на ней шквальный огонь всех четырех пулеметов и одновременно двинув свои машины вперед.

Однако в этом и таится опасность: танки-то пойдут, а косоприцельный огонь, который красные ведут с другой стороны улицы, отсечет и остановит пехоту. Она идет по открытому месту, спрятаться негде, пули свистят со всех сторон, и легионеры, запутавшись в этой сотканной вокруг них паутине, падают мертвыми или ранеными. Пардейро и сам вздрагивает, когда пули проносятся в нескольких сантиметрах от него, когда видит, как у самых его ног рикошеты выбивают облачка пыли из земли или кирпичную крошку из стен, к которым он прижимается так тесно, словно хочет пройти сквозь них. Лейтенант идет во главе своего отряда. Целая россыпь пуль внезапно барабанит по стене, заставляя его замереть, упасть на колени, так что легионер, идущий следом, оказывается впереди и, взглянув на командира ошеломленно и как будто укоризненно, валится, заливает его хлынувшей изо рта кровью.

Пардейро бросается в подворотню, меж тем как упавший исходит кровью. Идти дальше, не сворачивая, – это самоубийство, и в течение десяти томительных секунд рассеивается его самообладание. Мозг, будто съежившись, отказывается работать отчетливо. В растерянности лейтенант смотрит на солдат Владимира, оказавшихся в том же положении, а обернувшись, видит и своих взмокших от пота легионеров: они скорчились у трупов своих убитых товарищей и стоически ждут следующего приказа. Вот это и называется «командовать», думает он: приказывать другим совершить невозможное и платить за это их жизнями. Но вместе с тем – заботиться о них и постараться сберечь как можно больше этих самых жизней.

– Назад! – решается он наконец. – Отходим!