На линии огня

Легионеры по одному покидают патио через дверь, выходящую в переулок, где уже нет республиканцев, – он примыкает к той улице, которую им сейчас предстоит пересечь. Лейтенант достает тяжелый пистолет, оттягивает и отпускает длинный черный ствол, с лязгом досылая патрон, а на его место в обойме вставляет недостающий, опускает рычажок предохранителя. Лишним в том, что предстоит, не будет. Затем вместе с последними своими солдатами Пардейро выходит в переулок. Остальные уже собрались там, припали на колени, уперли приклады в землю, не сводят глаз с угла, скрывающего их от врага: впереди всех, пригнувшись, полусидит Владимир Корчагин, держа на колене автомат «беретта». Пардейро остается на ногах рядом с ним, опускает руку с пистолетом и снова глядит на часы.

– Штыки, – говорит он спокойно. – Только тихо. Красные совсем рядом.

Русский оборачивается к стоящим позади солдатам и командует вполголоса:

– Примкнуть штыки.

По переулку разносится негромкое клацанье. Взблескивают прилаженные к стволам широкие стальные лезвия.

– Снять с предохранителя.

Проверяя, застегнут ли, Пардейро двумя пальцами прикасается к нагрудному карману, где лежит бумажник с недописанным письмом «крестной». Потом зажмуривается на миг, весь подбирается – мышцы напряжены, в голове ни единой мысли. Он слышит за спиной глубокое, учащенное, шумное дыхание своих солдат, набирающих в легкие воздуха перед тем, как пуститься бегом.

«Прикрытие» гремит так оглушительно, словно это ближайшие дома изрыгают грохот. Вся остальная рота жжет порох и шлет пули, поднимая адскую трескотню. Сухо трещат винтовки, захлебываясь, тараторят автоматы, заходятся отрывистым лаем пулеметы.

На часах Пардейро нет секундной стрелки, поэтому он отсчитывает про себя.

Пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…

Дойдя до пятнадцати, оборачивается к своим людям и взмахивает рукой. Все встают в рост, и лица у всех так напряжены, что кажется – ударь их сейчас кто-нибудь, они и не заметят.

Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…

То ли Пардейро слишком медленно считает, то ли бойцы прикрытия поторопились. Когда внезапно, неожиданно, раньше, чем хотелось бы, обрушивается тишина и слышатся лишь редкие разрозненные выстрелы, лейтенант крестится.

Господи, сделай так, чтобы не сейчас.

Так звучит его молитва.

Пожалуйста, не сейчас.

Потом он выскакивает из-за угла на открытое пространство и мчится к школе.

– Испания, воспрянь! – кричит он, слыша за спиной топот.

И вдруг прямо перед ними вся противоположная сторона улицы, все ее окна и двери вспыхивают гирляндами оранжевых вспышек, оглашаются треском выстрелов почти в упор, и расстояние до изрыгающих пламя стволов сокращается с каждым шагом. На бегу, сжимая пистолет, Пардейро слышит жужжание пуль, пролетающих мимо, визг тех, что попали в землю и срикошетили, ощущает горячее дуновение тех, что проносятся по касательной. За спиной – торопливые шаги бегущих следом, а мир – или та часть его, в которой, кажется, вот-вот окончатся его дни, – превращается в хаос криков, вспышек, взрывов.

Не добегу, с ужасом думает он.

Не добегу, потому что меня сейчас убьют.

Не добегу никогда, потому что я уже искалечен, или мертв, или сейчас буду.

Внезапно, почти ослепнув от напряжения, чувствуя, как жжет в груди, он оказывается перед стеной, натыкается на нее, словно и представить себе не мог, что она окажется тут, и, взглянув налево и направо, пытается обрести спокойствие и убеждается, что одни его легионеры приникли к ней, а другие, плавая в поту, побагровев от усилий, сбились в кучу и с ошалелыми, безумными глазами, сами, без приказа, который лейтенант не в состоянии отдать, неистово бросают гранаты в окна и в дверь, открытые в этой кирпичной стене, исклеванной пулями.

Пу-ум-ба. Пу-ум-ба. Пу-ум-ба.

Из окон и из двери вырываются клубы черного дыма, щепки, куски штукатурки. Перепрыгивая через мешки с землей, мебель, тюфяки, которыми забаррикадирована дверь, атакующие врываются в дом, покуда их товарищи стреляют внутрь через окна. Пардейро наконец удается очнуться, и он тоже проникает в здание, разнося препятствия, почти ничего не видя со света, мечется в полутьме классных комнат среди разломанных парт, стреляет в смутные фигуры, возникающие на его пути, в силуэты, исчезающие в глубине коридоров.

– Не давай пощады! Не давай пощады! – завывают легионеры, орудуя штыками.

Идет рукопашная схватка – штыками, прикладами, кулаками. Пардейро, опустошив обойму, ухватил пистолет за ствол, так что палец ложится на скобу, лупит им как кастетом по головам тех, кто попался ему на пути, кто пытается вцепиться в него, ударить, полоснуть ножом. Слышен хруст костей, гремят выстрелы в упор, и от грохочущих в замкнутом пространстве взрывов закладывает уши, мутится разум, меркнет сознание.

– Бей их! Бей!