На линии огня

Фотограф кивает на Вивиан, стоящую рядом:

– И она тоже.

Солдат восхищенно качает головой:

– Отчаянная ты барышня.

– Да.

– Ты из Штатов?

– Оттуда.

– Мы с тобой одной масти, сестра.

Вивиан кивает с улыбкой:

– Похоже на то.

– От какой ты газеты?

– От журнала. «Харперз базар».

Тот оглядывает ее сверху донизу:

– Ну да? Это же про красивую жизнь.

– Как поглядеть.

– Для буржуев.

– Не без того.

– А я вот результат скрещения Лиги молодых коммунистов из Нью-Йорка и стрелковой школы в Альбасете.

– Бывают комбинации и похуже, – смеется Вивиан.

– В моем случае добавь еще «безработный таксист» – и получишь полный комплект.

Солдат снова начинает рассматривать фотоаппараты.

– Я бы на твоем месте в первые ряды не лез, – советует он Чиму.

Тот равнодушно пожимает плечами:

– Снимок, сделанный издали, сразу можно выбросить. Если сунешься слишком близко, могут убить. Вся штука в том, чтобы определить верную точку съемки.

– И как же ты ее определяешь?

– На самом деле это она меня определяет.

Он закрывает крышкой видоискатель и показывает на каменистую высоту:

– Как по-твоему, удастся вернуться туда?

Солдат оглядывает ее и вздыхает. Вошь ползет по вороту его рубахи.

– С тех пор, как попал в Испанию, мы если штурмуем позиции – то неприступные, а если обороняем – то такие, которые не удержать.

– Считаешь, очень тяжко будет? – спрашивает Вивиан.

– Будет как уж было, – смиряясь с неизбежным, отвечает бруклинец и смотрит на майора О’Даффи. – Два дня назад мы взяли высоту, потом отдали, а вчера нам вломили по первое число. Однако, по его мнению, недостаточно. И потому мы идем за добавкой. Батальон Джексона впитывает железо, как губки – воду… Знаешь, как у нас называют эту горку?

– Нет.

– Вдовий хребет.

Хорошее название для репортажа, думает Вивиан, надо будет запомнить.

– Как, по-твоему, это пройдет? – спрашивает она.

– По крайней мере, надеюсь, не как в прошлом году под Брунете, на хребте Москито, который мы за полсуток семь раз брали и семь раз отдавали.

Вивиан завороженно следит за продвижением вошки по воротнику. Боец, перехватив ее взгляд, с проворством, которое достигается навыком, ловит насекомое и давит его меж пальцев. Вытирает их о рубаху и скребет шею.

– Что самое скверное на этой войне?

Боец смотрит на нее так, словно не верит своим ушам. Переводит взгляд на Чима, потом опять – на Вивиан, сплевывает, в раздумье наклоняет голову набок и наконец отвечает:

– Запоры. Не облегчишься толком – заработаешь геморрой.

И с сомнением глядит на журналистку, не зная, верный ли ответ дал. Снова чешет шею, морщит лоб – и вот лицо его освещается радостью.

– Пока не попал в Испанию, я не знал, что такое настоящая демократия, – добавляет он. – И что только здесь можно возненавидеть фашизм по-настоящему.

Вивиан заносит эти слова в свой блокнот. Американец внимательно следит за этим, убеждаясь, что все записано точно.

– Как тебя зовут, солдат?

– Лучше не записывай… Зови меня Энди. Просто Энди.

– Что ты думаешь об испанцах, Энди?

– Плохо подготовлены политически. Грязные, простодушные, неорганизованные.

– Чего бы тебе сейчас больше всего хотелось?

– Больше всего на свете – просто шагать и чтоб не кокнули.

У них над головами раздается свист, а через две секунды на высоте встает белое облако. И почти немедленно гремит разрыв, а вслед за ним – еще несколько.

– Начинается, – говорит Энди. – Это наша артиллерия готовит почву.

105-е рвут воздух: в дыму, под равнодушными синими небесами сверкают оранжевые вспышки.

– Низко берут, – замечает Чим.

– Фашисты же не только на гребне… Укрепились и на середине склона.

Майор О’Даффи дует в свисток, и его солдаты очень медленно и осторожно начинают продвигаться меж оголенных сосен, пахнущих горелым деревом и смолой, внимательно вглядываясь в то, что впереди, и заранее намечая места укрытия. Слышен лязг затворов. Энди надевает каску, взваливает на плечо свой «дегтярев».

– По сравнению с этим преисподняя покажется райским садом, – говорит он.

Внезапно лицо его каменеет и теряет всякое выражение. Энди как будто больше нет здесь.

– Моя жена, – добавляет он, – уверена, что я бумажки за столом подшиваю.

Когда стихает канонада и перестает дрожать земля под прижатым к ней телом, Сатуриано Бескос прячет в карман палочку, которую держал в зубах во время обстрела. Полуоглохший от грохота, он стряхивает с каски и с плеч землю и обугленные ветки, поднимает голову над бруствером на склоне высоты и видит приближающихся республиканцев.

– Эй, отзовись, кто живой! – звучит вблизи голос командира отделения, капрала Авельянаса, как и все, притаившегося где-то.

– Я в порядке, – кричит Бескос.

– Цел и невредим, – вторит ему Хесус Тресако.

– Вздрючен, но не замучен, – сообщает последний – Лоренсо Паньо. – Атилано со мной не совладал.