На линии огня

– Республика вот-вот отзовет с фронта интербригады. Это вопрос недель, как мы знаем. Может быть, они в последний раз идут в бой в Испании.

– Да, – насмешливо соглашается Табб. – Только мне бы не хотелось, чтобы это был и мой последний бой тоже.

Вивиан вглядывается в его лицо. Британец спокоен. Несмотря на жару, он не вспотел – она вообще никогда не видела его мокрым от пота. Корреспондент «Нью уоркера» вовсе не трус: ей ли этого не знать? Просто он побывал на многих войнах и привык доверять своему инстинкту – оттого она и колеблется сейчас. Ей хочется остаться с ним, но, с другой стороны, ее влечет близость боя. Она должна видеть это.

– Фил.

– Что?

– Давай посмотрим на атаку, а потом сразу смоемся.

Британец качает головой:

– Ты же слышала, что сказал Ларри. Можем не выбраться.

– Да шел бы он, – бурчит Чим.

И, развернувшись, шагает вслед за ирландцем. Вивиан не знает, пойти ли следом, и оборачивается к Таббу, оставляя последнее слово за ним. Он слегка хлопает ладонью об ладонь, будто стряхивая пыль и ненужные споры.

– Я был в Китае, в Палестине, в Абиссинии, – говорит он. – И не приключений искал, а рассказывал читателям, что происходит. Случалось рисковать и попадать в разные переделки… Так что я знаю, когда стоит это делать, а когда нет.

Он замолкает на миг, глядя вслед удаляющемуся Чиму, и потом переводит взгляд куда-то за сосны.

– А еще я знаю, что от мертвого репортера информации не получишь.

– Но как же Чим?

– Чим есть Чим. Этот сукин сын просто счастлив, когда вокруг свистят пули.

– У него работа такая – снимать, – вступается за фотографа Вивиан. – И потому он должен быть в гуще событий.

– Съемка для него – всего лишь предлог. Он лично мне сказал как-то во Флориде – сам вдребезги пьян, в кровати – голая девка. «Пойми, – говорит, – Фил, дружище, я чувствую, что живу, лишь когда знаю, что меня могут убить».

Табб рассказывает это с легкой невеселой улыбкой.

– И когда-нибудь он своего добьется.

Вивиан не знает, что сказать. Табб, не ожидая ответа, раскидывает длинные руки, распрямляет ноги, словно потягиваясь. И показывает назад – туда, где у траншеи их ждет на глазах мрачнеющий Педро.

– Я зайду в штаб бригады, узнаю обстановку. Потом спущусь к реке, посмотрю, цела ли переправа, а если нет – выясню, как добраться до того берега. – И, взглянув на Вивиан, добавляет: – Выбирай.

Она все еще колеблется. Страх, зарождающийся где-то в паху, дает о себе знать легкой дрожью, сухостью во рту – все это ей уже знакомо. Но высота, которая виднеется за соснами, но солдаты, которые идут к ней, притягивают к себе Вивиан как магнитом. Если не увидит, никогда этого себе не простит.

Еще пять секунд молчания. И вот она решается:

– Счастливо, Фил. Скоро увидимся.

Тот бесстрастно кивает:

– Конечно. Скоро увидимся.

Сохраняя свое неизменное спокойствие, он удаляется – одна рука в кармане, через другую переброшен пиджак, и Вивиан еще мгновение провожает взглядом его высокую элегантную фигуру. Потом догоняет Чима. Находит его на прогалине сосновой рощи – рядом с несколькими бойцами интербригады: те заряжают винтовки, подвешивают на ремень гранаты. Чуть поодаль, приобняв за плечи капитана Манси, склонился над картой Лоуренс О’Даффи: он смотрит на часы и потом показывает на скалистую вершину высоты.

Вивиан разглядывает бойцов интербригады – тощих, угрюмых, изъеденных клопами, согнутых под тяжестью снаряжения и черных мыслей. За плечами у них русские винтовки с трехгранными штыками, делающими их еще длинней, а из-под касок видны осунувшиеся, покрытые щетиной, обожженные солнцем лица. Закаленные суровой действительностью люди – несколько десятков бывших рабочих, студентов, служащих, учителей, никогда прежде не имевших дела с оружием, – намерены преодолеть пространство, которое во всех направлениях будут прошивать тысячи стремительных крошечных кусочков меди, цинка, железа, алюминия и свинца. Бо́льшая часть этих людей приехала в Испанию для защиты своих идеалов, и почти все они остались, выдержали. Ну а те, кто попал сюда из-за личных неурядиц или в поисках приключений – на пятнадцать песет в день не разбогатеешь, – давно дезертировали, или перебежали к противнику, или были расстреляны.

Чим с сигаретой во рту разговаривает с каким-то солдатом и одновременно вставляет пленку в свои фотоаппараты. Вивиан подходит на середине беседы.

– Раненые всегда все видят в черном свете, – говорит солдат. – Не верь им, уж они тебе нарасскажут.

– А тебе можно верить?

– Хочешь правду? Вот тебе правда: лучше бы я сейчас пил пиво на углу Бродвея и Седьмой стрит.

Солдат – крепкий, такой же рыжий, как Вивиан, весь в грязи и ружейном масле – упирает в землю приклад ручного пулемета. За пояс заткнуты две гранаты «ферробеллюм», сбоку подвешена французская каска с гребнем, носок сапога заклеен липкой лентой. Металлически поблескивают воспаленные глаза. У него внешность лесоруба из Орегона, но выговор бруклинца, и Вивиан думает, что там, где заваривается каша, непременно отыщется и крутой парень из Бруклина.

Он с любопытством разглядывает «лейку» Чима.

– Ты что, в самом деле с нами собрался?