На линии огня

Так или иначе, пришло время запеть пулям фалангистов, и пусть красные тоже теперь разбираются в их повадках. Бескос неторопливо переносит палец на спусковой крючок, нажимает – и приклад маузера отдачей толкает его в плечо ощутимо и почти болезненно. Едва лишь грохнул выстрел, как Бескос ладонью отводит затвор назад, вгоняет новый патрон в ствол и снова целится. И красный больше не размахивает руками. Он упал на колени и замер, как будто молится. И Бескос вторым выстрелом укладывает его наземь.

Ну, думает он, привычно перезаряжая винтовку, по крайней мере, этот уже козленка у меня не утащит.

В пустоте, оставленной трассами пуль, как будто щелкнули пальцами, а по земле хлестнула многохвостная свинцовая плеть. Вивиан Шерман, пригибаясь, перебегает вместе с интербригадовцами от укрытия к укрытию – ее одновременно одолевают ужас и восторг. Она идет во второй волне атакующих, а метрах в пятидесяти впереди видит первую: солдаты уже карабкаются – или пытаются – по испещренному облачками белого дыма и бурой пыли склону скалистой громадины, которая отсюда, снизу, предстает неодолимой твердыней.

Если это не прекратится, кого-нибудь могут ранить, – приходит ей в голову нелепая мысль.

Реальность порой бывает страшней самого жуткого кошмара, а реальность войны пока еще не полностью проникла в нее. Вивиан бывала раньше в траншеях под Мадридом, видела людей, разорванных бомбами на куски, но впервые оказалась под прямым огнем, впервые в жизни бежит и прыгает между кустов и валунов в окружении бывших шахтеров из Силезии, университетских преподавателей из Кливленда, торговцев подержанными автомобилями из Огайо, банковских служащих из Будапешта, безработных из Ливерпуля – они крепко, до судорог, сжимают в руках винтовки, тяжело дышат, щурят глаза под касками, а вокруг во всех направлениях чертит воздух рой крохотных кусочков металла.

Время от времени, когда она вслед за теми, кто рядом, плашмя бросается на землю или сгибается, переводя дыхание и готовясь к следующему броску, ей становится виден Чим Лангер, который бежит в тридцати шагах впереди, останавливается на миг и, не обращая внимания на огонь, словно он заговорен от пуль, поднимает на вытянутых руках камеры, чтобы сделать снимок, и не прекращает свое занятие, даже когда мины начинают рваться среди интербригадовцев: грохот разрывов, оранжевые вспышки и перевернутые острием вниз конусы взметенной земли, камней и осколков. Он продолжает снимать, даже когда недалеко от него, выпустив винтовку из широко разведенных рук, падает человек. Вивиан видит, как фотограф подбегает к нему, припадает к земле рядом и снова поднимает камеру.

Вторая волна атакующих уже в пределах досягаемости – пулеметы франкистов заполнили пространство маленькими вихрями дыма и пыли, летучим металлом: когда пули ударяют о землю, звучит «клап-клап-клап», а когда рикошетом врезаются в скалы и крошат их – «крак-крак».

Ошеломленная Вивиан, которая все еще не в силах принять, что все это происходит в действительности, видит, что вокруг часто стали падать люди. Ранены или убиты.

Вот уже раздались первые крики «Санитары! Санитары!».

Штурмующие пригибаются все ниже, бегут все медленней. Одни замирают и прячутся, другие ползут, отталкиваясь от земли локтями и коленями, а винтовку держа поперек туловища.

Сильно пахнет серой от разорвавшихся гранат и горящей травой. Дымят тлеющие кустарники, подожженные искрами трассеров и мин. Склон высоты затянут бело-бурой дымкой.

Вивиан теперь уже не бежит, а ползет. Рукава рубашки порваны, локти содраны и кровоточат. Так больно, что она останавливается, прячется за валуном, где, скорчившись и обхватив винтовку, уже притаился какой-то боец. С головы до ног его бьет крупная дрожь. Каска пробита пулей.

– Это плохое место, – говорит кто-то по-английски на ухо Вивиан.

Обернувшись, она видит совсем рядом рыжего бруклинца. Мокрое от пота лицо припорошено землей, покрыто копотью от сгоревшего кустарника. Он, как всякий уважающий себя мужчина, в присутствии женщины пытается бодриться, однако вместо улыбки получается вымученная гримаса.

– Не хочу здесь погибать, – говорит она.

– Да и я тоже, сестричка… Любое другое место на белом свете вдруг становится желанным.

Дрожащий боец смотрит на них враждебно и испуганно, словно боясь, что они попытаются оспорить его право на этот валун. Потом оборачивается, глядит назад, как бы отыскивая взглядом убежище, где могли бы спрятаться незваные гости или он сам. Но тут раздается звук, похожий на тот, с каким мясник разрубает на деревянной колоде мясо для отбивных, колоколом звенит каска, солдат резко, как от удара в подбородок, дергает головой и падает у ног Вивиан: та видит, что пуля, прошив ему лицо, оторвала нижнюю челюсть, свисающую сейчас на грудь.

– Носилки! – раздается бесполезный зов бруклинца.

Раненый барахтается на земле, прижав руки к лицу, а перепуганная американка, достав носовой платок, пытается что-нибудь сделать, хоть и не знает, что именно. Энди, ухватив за шиворот, оттаскивает ее назад.

– Назад! Ползи назад, дура, и убирайся отсюда. Не торчи здесь!