На линии огня

Они присаживаются на каменные ступени, в тени маленького портика. Рядом с телефоном стоит вещевой мешок, а к стене прислонен автомат Экспосито. Пато снимает трубку, крутит рукоять магнето, которая движется туго, как и подобает, если телефон исправен. Отвечает женский голос:

– «Стремя» на приеме.

– Говорит Эле-Аче, проверка связи. У нас без происшествий.

– Поняла тебя, Эле-Аче.

Пато опускает трубку на рычаг:

– В порядке.

– Ладно.

– А чей это мешок?

– Кто-то из штабных забыл, уходя.

Сержант перебирает содержимое – три банки сардин, банка голландского масла, банка сгущенного молока, замусоленный экземпляр романа Эдуардо Самакоиса «Дневник кандидата в офицеры» и непочатая бутылка пива «Орел». Четыре сигареты, упаковка бинтов, катушка ниток, два пузырька йода.

– Недурно, – говорит Экспосито.

Они прикуривают от ее зажигалки одну сигарету на двоих, откупоривают пиво и пьют по очереди, передавая друг другу бутылку. Пиво теплое, но вкусное. Из дома доносятся голоса и стук топоров – там пробивают амбразуры, баррикадируют двери и окна, и чаще всего звучат две фразы: «Живей-живей» и «Господа бога мать». Пато смотрит на разоренное патио, золу, оставшуюся от костров, брошенное и затоптанное снаряжение, солдат, которые с тревогой выглядывают из щелей и поверх мешков с землей. Вещи и люди, оставленные, брошенные теми, кто сейчас переправляется через реку. И меня тоже бросили, думает она, почти физически ощущая печаль, тоску, вызывающую дрожь. И меня, и Экспосито, и майора Гуарнера, и всех этих несчастных, которые, богохульствуя вслух и молясь про себя, безропотно ждут атаки.

– Что же это происходит, товарищ сержант?

Экспосито смотрит неприязненно. Словно только что услышала нечто непотребное.

– Ты зачем спрашиваешь?

– Я и представить не могла, что Республика проиграет войну, – искренне признается Пато. – До сегодняшнего дня.

Экспосито, глотнув пива, передает ей бутылку:

– Сначала думай, потом говори.

– Да не все ли равно теперь? – Пато допивает бутылку и ставит ее на землю. – Товарищ комиссар уже отвалил.

– Ты что – дура? Ничего Республика не проиграла. И не может проиграть.

Пато показывает на патио:

– При виде всего этого так не скажешь.

– В других местах Эбро наши успешно наступают, – неопределенно показав куда-то вдаль, упрямо отвечает Экспосито. – Говорят, мы не то уже взяли, не то вот-вот возьмем Гандесу. Нам было поручено оседлать шоссе между Мекиненсой и Файоном, и мы держим его уже девять дней.

– Дней? Месяцев, мне кажется.

– Это не поражение, не путай. Это один из многих сложных маневров в рамках генерального сражения. И с этим заданием мы справились, выполнили его. Мы хорошо дрались и впредь будем драться, где и когда нам прикажут. И так будет снова и снова, пока не покончим с фашистами.

Пато будущее видится не так ясно.

– А если не покончим?

– Тогда уйдем в горы и продолжим борьбу… Или во Францию, как поступили защитники Бьельсы, и вернемся с другой стороны. Мы не сдадимся никогда.

Экспосито замолкает, в последний раз затягивается сигаретой, докуренной до ногтей, и бросает ее на землю.

– Кроме того, – говорит она, – Европа стоит на пороге войны… Когда она грянет, мы уже будем не одни. А пока не грянуло, мы должны сопротивляться фашизму здесь – и во многих других местах.

Она произносит эти слова, не сводя глаз с навеса, из-под которого санитары выносят последних раненых. И там остаются лишь выпачканные кровью одеяло, бинты, смятые бумажки, пустые фельдшерские сумки.

– Надо помочь товарищу Сталину и нашим советским друзьям выиграть время.

Пато, которая тем временем отсоединила затвор и чистит патронник, смотрит на нее растерянно:

– Время для чего?

Тяжкие отвесные лучи пронизывают пыльный воздух. И в этом свете лицо Экспосито кажется совсем каменным.

– Говорю же – Сталин еще не готов к большой войне. Надо дать ему время.

Последние дома, еще удерживаемые республиканцами, напоминают сказочных чудовищ со вспоротыми животами, с кишками наружу – груды развалин и обломков, под которыми разлагаются трупы, окровавленная одежда, запах гнили, разрушения и гибели. И отовсюду проникают франкисты. Хулиан Панисо и его люди дерутся как бешеные волки, с боем уступая дом за домом, квартиру за квартирой. Нет времени рассчитать и подумать: они сражаются теперь за свою жизнь. Легионеры атакуют, не считаясь с потерями, забрасывают гранатами, стремясь подойти вплотную и броситься в рукопашную. Пощады не просят и не дают. Зной стоит ужасающий, и даже в тени – адское пекло. Многие разделись до пояса: обнаженные торсы блестят от пота, губы побелели от жажды. Горят среди руин обрушенные балки и стропила, обломки мебели, двери, оконные рамы. В воздухе плавает облако гипсовой мельчайшей пыли, дым горящего дерева и пороха ест глаза, царапает легкие. И грязно-серым маревом окутан хаос выстрелов, взрывов, криков, ругани.