На линии огня

Гамбо в бинокль оглядывает полкилометра равнины, блекло-зеленые виноградники. Плохо для наступающих, хорошо для обороняющихся. Тем не менее франкисты пойдут именно здесь, другого пути нет.

– Излишне говорить, что…

И смолкает. Роке, посерьезнев, кивает:

– Ты прав – это лишнее. Потеряем кладбище – нас погонят до реки.

– Точно.

– А тебя размажут по высотке.

– И это верно.

Роке показывает на своих солдат. Кое-кто, разведя костерки из обломков гробов, греет на огне котелки. В углу кладбища, у ограды громоздится десяток почти мумифицированных тел. Присев на краю могилы, свесив ноги, отложив винтовки, двое солдат играют в карты рядом с истлевшим, пыльным мертвецом в драном и грязном костюме. В полуоткрытый рот воткнута увядшая гвоздика – это такой в полном смысле слова кладбищенский юмор.

– Да ты посмотри на них, – говорит баск. – Это же наши. Что ни свалится – все выдержат. Они почище тех, кто был у мыса Мачичако[45].

Они шагают к ротному КП – траншее, соединяющей две соседние могилы с небольшим фамильным склепом, увенчанным фигурой ангела, у которого крылья изуродованы пулями. Внутри – разнообразное снаряжение, ящики с боеприпасами, полевой телефон.

– Если выйдет из строя – шли связных. Я должен знать все, что тут происходит.

– Не беспокойся. – Роке ставит бутылку на ящик с патронами. – А вот если туго придется, могу я рассчитывать на подкрепление?

– Из тех, кто на высоте, никого не сниму, буду держать в резерве. Может, из городка пришлют, но не гарантирую.

– Ясно…

– Надо будет – поддержу тебя минометным огнем, но – недолго. Понял?

– Понял.

– Надо экономить.

Они переглядываются, понимая друг друга без слов. Раздается зуммер полевого телефона. Роке снимает трубку.

– Это Серигот. Хочет с тобой поговорить. Кажется, тебе звонили из Аринеры.

– Давай.

Командир батальона слушает, что говорит ему его заместитель, а потом угрюмо смотрит на Роке:

– Неважные новости.

– Что такое?

– Самолеты разбомбили переправу и плавучую платформу. Настил-то понтонеры восстановят, а платформа потеряна. Это значит, тяжелого оружия больше не будет.

– А сколько танков успели доставить на наш берег?

– Три Т-26.

– А противотанковых пушек?

– Одну.

– Как одну? Всего одну?

– Да вот так.

– А среднего калибра?

– Ноль. Красивый круглый ноль.

– О черт… О чем там думает Фаустино Ланда?

– А то ты его не знаешь… Требовательность – не его конек… Что бог дал, то и ладно.

– Да уж. Он из тех, кто считает: «Живи сам и давай другим умереть».

– Согласен.

Лейтенант разочарованно крутит головой:

– Три танка и одно орудие на целую бригаду, когда франкисты вот-вот начнут наступление – это курам на смех, Гамбо.

Майор философски улыбается:

– Да ведь такое уже не в первый раз…

– Оно конечно… Но для нас может стать в последний.

С этими словами и со вздохом Роке, словно в раздумье, переводит взгляд на бутылку анисовой. Потом, решившись, берет ее, снимает пробку, подносит ко рту.

– Ну, бог даст, пронесет… Твое здоровье, майор.

Сделав глоток, передает бутылку Гамбо, а тот поднимает ее, прежде чем отпить:

– За тебя! И за наших товарищей.

Солнце вот-вот опустится за горизонт. В полукилометре к северо-востоку от кладбища Кастельетса, по ту сторону виноградников солдаты ударной роты Монсерратского полка окончили молитву и по обычаю спели Виролай[46].

Апрельский цветок, Монсерратская дева,
С землей каталонской вовеки пребудь,
Свети нам, Смуглянка! Под наши напевы
На небо указывай путь.

После мессы патер Фонкальда отошел в сторонку, под дерево, и там исповедует солдат, а те длинной вереницей ждут своей очереди преклонить колени, обнажить и склонить голову, приготовиться безропотно принять то, что будет завтра. В остальном каждый коротает время по своему вкусу. Кое-кто пишет письма, чтобы отдать их священнику перед тем, как подняться затемно и двинуться на врага.

– Масло еще осталось?

– Есть немного.

– Дай-ка.

– Ты поаккуратней с ним – это на все отделение.

– Ладно.

Капрал Ориоль Лес-Форкес, устроившись между Сантакреу и Милани, чистит винтовку, достает из патронташа и протирает тряпочкой каждую обойму. Потом, несколько раз двинув вперед-назад затвором, оставляет его открытым, вставляет обойму, прижимает ее большим пальцем, вгоняя патроны, затем высвобождает тонкую стальную планку, снова несколько раз передергивает затвор, с удовольствием слушая отчетливый чистый звук, с которым ходит полированная сталь. Он, как и все остальные, вооружен надежным и неприхотливым «маузером-Овьедо», весящим – если примкнут почти сорокасантиметровый штык – четыре килограмма. И содержать винтовку надо в чистоте и исправности, чтобы завтра не случилось осечки, не перекосило патрон.

– Держи. – Сантакреу протягивает ему маленькую латунную масленку.

Капрал встряхивает ее. Пусто.

– Издеваешься?

– Да нет… Осталось на дне.