На линии

— Гля-ка, что делают… Воротятся, стервецы. Дышло им в брюхо! — недовольство Плешкова будто передавалось его кобыле. Она вертелась, беспричинно лягалась.

Казаки кордонной стражи с Мертвецовского форпоста, посматривая, как в лощине поворачивают коней преследовавшие напавших на солевозцев воров-киргизцев, сакмарцы с Изобильного, промолчали. Они и сами поглядывали назад — ветер вот-вот сменится, и тогда огонь вмиг домчит и под их стога. И уж вовсе не желалось им лезть под запрет Военного губернатора преследовать киргизцев на бухарской стороне. Но они знали: кроме Эссена, стоит над ними урядник Плешков.

— У них, поди, и заводные близко припасены. Не достанем, — пытались возразить казаки.

— Гдей-то украли, то верное… В аул поскачем, — твердо подрешил Плешков.

Урядник Плешков был столь малого роста, что до сорока лет его не сыскалось охотницы зайти к нему на двор хозяйкой. Подав вширь, заиграв лысиной, он, однако, жил будоражно, на всякое дело-шалость охочим. То ли от умения пропасть с глаз, затеплиться да пыхнуть, когда не ждут, то ли еще по какой чудинке, молва наделила его недюжинной ночной силой. Поговаривали, будто девки слышат ее, но как ни тянет их спытать, уберегаются зайти за спокойных, без лешего в корне. Казаки уважительно разевали рты, слушая бабьи сказки. Присмотреться бы, да как не к чему? Чать, и в бане за веник не спрячешься, и на речке не в сторонке окунается. В общем, посомневаться посомневались, а уважать, хоть за что, толком-то и не зная, но запитали в привычку.

Тем временем выехали на сглаженный ветром и дождями гребень. Отсюда увидели, как внизу воровская партия добралась до спрятанной в поросшем вдоль изгибов сохнущего ручейка кустарнике подставы. Не выпуская из рук поводьев, киргизцы перескочили на заводных и, простукивая по свежим лошадиным бокам пятками, потянули за уздцы потных, с оставшимися на спинах пленниками, коней. Облегчившись, они с ходу взяли у казачьей команды версты три переду.

— Гаси! — останавливая готовых сорваться в лощину казаков, произнес Плешков. — Потянем теперьча за шляхи.

— Чего только выудим… — не очень весело отозвались казаки.

На виду аула казаки подняли коней наметом, шально наезжая на крайние юрты. Завозившиеся в пыли ребятишки, прыснув в стороны, все же цокнулись с конскими копытами. Казаки поленились выругаться. Лишь обернувшийся Антип Бурков погрозил плетью вершковому карапузу, поливавшему вослед желтой струйкой. Навстречу казакам аул выпятил пустоту. Только из-под казанов кое-где завивался кизячный дымок. В ходящем недалеко от кибиток табуне Плешков заприметил блестящих потной шерстью коней. Оставшись в седлах, казаки наблюдали, чтобы воры не выкрались из юрт позадку и не утекли. Плешков знал, что все обитатели аула, включая и старшину, прильнув к прорехам и щелкам, следят за ними. По тишине Плешков уже догадался, что аулу есть за что бояться.

— А ну, хва баловать! Ступайте под глаза! — привстав в стременах, выкрикнул урядник, стараясь блеснуть суровым взглядом в каждую оглазастанную дыру.

Будто подсточная кадушка, переполнившись последней каплей и потекши за край уже без всякого разбора, сперва в понизовом месте, в щербинках, а потом, питаемая скатывающимися с крыши потоками, вытекая через весь край, так и оклик Плешкова, вроде последней капли или порыва ветра, выдул из укрытий сперва матерей пошибленных казаками киргизят, а когда ребятишки, скуля, поджались в юбки гладящих их женщин, стали раздаваться и голоса мужчин:

— Плешков?

— Урядник Плешков!

— Это бакаул, не бойся!

— Выходи! Выходи!

— Достым Плешков! Друг наш приехал! Он не обидит, — успокаивались киргнзцы, образуя группки у дверей своих юрт. Их настороженность и нервность делала их похожими на стайки сусликов возле своих холмиков.

— Будь нашим гостем, бакаул!

— Пойдем ко мне в юрту.

— Нет, в мою. Она просторней!

— А у меня свежей кумыс, бакаул!

Аульцы хорошо знали Плешкова и верили ему.

— Это мой гость! — всем видом показывая, будто только услышал о наехавших в аул казаках, взбросив рукава красивого бухарского халата, из которых торчком высунулись сухенькие ладошки, произнес старшина. — Прошу тебя, зайдем в кибитку!

Сбоку от юрты послышалась возня. Дернувшиеся к шуму глазенки аксакала потерялись в морщинках, словно вовсе сбежали с лица. Скосив глаз, Плешков за овалом юрты увидел своего казака. Харитон Яковлев, пужнув конем, рвал из рук старухи медный таз. Из последней возможности цепляясь за свою вещь, киргизка подстанывала, боясь стратиться на крик. Наконец казак осилил. Заулыбался. Глянув внутрь таза, поскрябал ногтем по стенке.

— В юрте прохлада, бакаул, — старшина, как положено обычаем, сам приподнял войлок, завешивающий вход, распахнул дверки и, чуть подавшись вперед, пригнув спину в поклоне, остался ждать. Это обычай киргизцев. Уходя же, гость сам прикроет за собой дверь. Старшина был по-прежнему приветлив, лишь седые волосы его бороды помялись в кулаке, захватанные нервничающей рукой.