На линии

— С худой овцы хоть шерсти клок… — глядя в сторону, произнес Яковлев.

— Ухарь выискался. Готов за облезлую кобылу продать христианскую душу на муки, — возразил Антип Бурков. Он принял как раз пиалу, но пить годил. Повертев, выплеснул кумыс под ноги коню.

— Да и Плешков не дозволит. И так нынче поспускал довольно, — согласились некоторые.

— А че он ломит себя? Сами порешим, а там как выйдет. Тоже взял обычай указывать!

— Дурьи головы. Хваталки-то пораскрывали, и покоя вам от них нету. Ты, Харитон, ухватил таз и засядь в угол, не бучь других. Чать, за пленников, коль вернем их, и поболе взять можно, — вышел в обход Бурков.

— Сыщи их еще. Тут-то, поди, и нет. А до Хивы за ними не поскачешь, — не сдавался Яковлев.

Из юрты вышли урядник и старшина. Едва аксакал объяснил одноаульцам, что стоит только отдать пленников, и их провинившихся родственников оставят в ауле и даже не возьмут с собой ни кобыл, ни овец, киргизцы зашумели. Лица расцветились улыбками, кругом задвигались, детвора запрыгала, зашмыгала чуть ли не под брюхами казачьих коней.

— Ура Плешкову!

— Пусть под копытами твоего коня всегда будет сочная трава!

— Живи до ста!

Неизвестно откуда вывели пленных. Их потихоньку подталкивали, как бы желая побыстрее сбыть с рук, и каждый толкнувший мигом исчезал в толпе, словно боясь, что скрадывание припишут ему. Щуплый мальчуган и девка в разодранной рубахе шли, хватая ртом воздух. Держали их с кляпами во рту, и теперь они занемело держали их открытыми. Страх, а сейчас радость, в которую еще боялись поверить, лишили их речи. Еще чувствуя себя в руках киргизцев, они боялись кинуться к казакам.

От общей толпы киргизцев отшагнуло двое. Низко опустив головы, они стояли покорно и отчужденно. Плешков проехал мимо, и по их лицам скользнула улыбка.

— Сажайте мальчонку и девку — и тронем. До темноты доберемся, — урядник махнул рукой и, потянув за повод, хотел было направить кобылу в степь.

— Вот так и уедем? — отчаянно обратился к товарищам Харитон Яковлев. — Сам-то ты, Плешков, хоть роднись с ними, а нас не сватай.

— Ежель все казаки начнут по-твоему, киргизцы живо на башку сядут. Добренькими-то тебе за наш счет выходит, — отозвались от казаков.

— Гляди как все добро повычерпаешь? — с угрозой, чувствуя поддержку, добавил Яковлев.

Чалая кобыла урядника, прежде хозяина почуявшая угрозу, уже вовсю норовила кусить обжимающих ее казачьих жеребцов. Плешкову стало ясно намерение казаков. Он понял, что, прояви он сейчас твердость, — и они бросят солевозцев, а то и разнесут весь аул. Плешков сообразил, что зачерпнул со дна.

— Ладно, ваша сила, берите калым.

И когда киргизцы отбили на край десяток овец и передали в руки казакам арканы от двух кобыл, Плешков махнул выезжать. Сам же подъехал к старшине и, порывшись в кармане, всучил аксакалу деньги:

— Раздай народу, апосля еще додам.

Потом, проезжая мимо Улжан, он, склонясь с седла, вложил ей в ладонь что-то блеснувшее на солнце. Глаза красавицы вспыхнули.

Как и предполагал урядник Долгополов, воровская шайка, отшугнутая от Новоилецкого форпоста, показалась на рассвете казачьему маяку.

Иван Белоглазов разобрал между ними несколько мужчин с завязанными назад руками. Показывая Мастрюкову на выбирающих склоном верховых, прошептал:

— По всему, к Илеку держат.

— А то куда ж? Че шепчешь? — Мастрюкоз прополз, раздвинул ветки кустов, за которыми устроили они секрет. Киргизцы ехали смело, чувствуя близость заилекской нови. — Че делать будем? А, казаки?

— Пулькой далековато, — покусывая травинку, размыслил Ружейников. — Углядели офицера?

— По дню они через Илек не полезут. Отлежатся до сумерек, а там на броду перейти попробуют. Приметили, сколь в тороках навязано? — протараторил Ванек Мажарцев, молоденький, но смышленый казак.

— Так-то оно так. Только чует мое сердце, нынче они собрались. Иначе б схоронились подале от реки. Да и ветер, того и гляди, сменится, погонит пожар на них, — возразил Мастрюков.

Спорить не стали. Все увидели, как из-за бугра побежал на киргизцев человек, спеша перенять их до березового колка, поросшего в ложбине, где и намеревались, видно, они отсидеться.

— То ж Ильиных… Силин… Куда он?! — воскликнул Мажарцев.

Никто не отозвался. Ружейников отметил про себя, что даже сабли не плескалось на боку Силина, лишь палка в руках. Почуяв намерение Ружейникова, Мастрюков сдержал за рукав:

— Не дури, Лука. Впустую сгубимся. Их, считай, две дюжины. Пусть пока пленяют Силина, а там всех зараз высвободим. — И, обернувшись к Мажарцеву, приказал: — Мотай на форпост да накажи охватить их. Главное, на брод не спустить. Ну, дуй!

— И откуда он только взялся на наши головы? — ругался Белоглазов.

— Косил он рядышком… На пожар прибег, стога уберегать, а ветер и так сюда не допустил, — пояснил Мастрюков.

Тем временем, отвязав коня, Мажарцев лощинкой ускакал к Изобильному.

— Чего они? — Ружейников указал на раздевающегося Ильиных.

— Одежу марать не желают… — хмуро проговорил Мастрюков. Внутри его закипало, но он еще сдерживался ради пользы дела. — Добег и струсил, видать, Силин. Эх, казак…