На линии

Оцепенело смотрели казаки, как подъехал сзади к Ильиных киргиз и, вскрикнув, рубанул топором. На секунду у казака подкосились ноги, но он удержался. Осев на прорубленный бок, успел обернуться, когда новый удар перебил ему ключицу.

Не видя, бежит ли кто рядом, Белоглазов, Ружейников, Мастрюков и Симагин рванулись из-за укрывавших их кустов, пробежали с десяток тагов и только тогда вспомнили о конях. К киргизцам уже подскакивали сосредоточенные.

…Очнувшись, Ружейников увидел обступивших его солевозцев. Хотел подняться — и за шагнул в липкий туман. Из разговоров, которые слушал как бы со дна колодца, Лука понял, кто были прибежавшие к ним на помощь. Потом над ним задвигались, расступились, кто-то низко склонился:

— Сим хлопцем совсем погано… Понадеемся на твою мазю, Тарас Мартынович.

— Сам знаю. Ну, чего посбигали? Марийка, подь сюда. У тебя рука ласкова, промой, а я разом обернусь.

Услыхав имя, Ружейников с трудом разлепил веки. В качающемся тумане близко-близко увидел лицо девушки. Улыбнулся, подумав, что спит.

36

В обязанности командира Новоилецкой линии входило еженедельное обозрение заводимых форпостов, и Аржанухин частенько прокатывался от одного к другому на резвой тройке. В этот раз, быв по делам службы в Оренбурге, есаул, объехав стороной Илецкую Защиту, к обеду уже оказался в виду Мертвецовского форпоста. Прохаживающийся на вышке казак, заложив в рот пальцы, совсем наметился свистом предупредить о подъезде начальства, когда Степан Дмитриевич, грозанув ему кулаком, красноречиво приказал уняться. Поманив вниз, есаул передал вышечному поводья, а сам с заведенными за спину руками, пошагал к виднеющейся за ближними землянками муравьиной кучке казаков, чьи шапки ходили за ближними крышами. Только тут к Мертвецовскому подъехал отставший конвой, тройка с уступившим есаулу коня казаком, и шумом привлек внимание месивших глину казаков.

Пока, застегивая на ходу полукафтанье, а второй рукой прижимая к богу еще не навешенную саблю, спешил к нему Плешков, Степан Дмитриевич оглядел урядника. Большеголовый, с круглыми лягушачьими глазами, по которым беспризорником пробегал огонек участия ко всему слабому, Плешков походил на разжиревшего головастика. Любого другого на его месте Аржанухин распек бы, не дав молвить и слова, но его любил.

— С каких пор с разбойниками задружил? — сурово спросил есаул, вместе с тем крепко пожимая пухленькую ручку урядника.

— Какой… К шабру-то в гости хаживать надо, а я у форпоста — что телок у матки.

— А говорят, верст за сорок заносишься? Был?

— Никак нет. Не орел таки круги кружить. Возля форпоста.

— Возле… А с Крышбулатом Муфановым знаком? — наступал Аржанухин.

— Видался.

— Так уличает он тебя. Наезжал ты к нему.

— Будто?!

— Ты не прячь хвост! Было — ответствуй: было. И глаза-то держи.

— Никак нет, Степан Дмитрии, — дрогнувшим от обиды голосом ответил Плешков.

Они вошли в тень камышиного навеса. Аржанухин опустился на лавку, расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Плешков, было присевший, передумал и остался на ногах. Какое-то время Аржанухин молча, насупившись, разглядывал ноги урядника с закатанными до колен шароварами, в липкой глине.

— Глиномялом стал? Смотри, Петр Андреевич, саблю не втопчи.

— Для общества решили смазать… Тут казаки изрядную глинницу сыскали.

— Ну, ну…

Не по своей охоте пытал урядника есаул Аржанухин. От начальства спустили ему проверить рапорт коменданта Илецкой Защиты майора Юркова, в котором тот извещал, что киргизцы, кочующие за рекой Илеком, ежедневно приносят ему жалобы на казачьего сотника Ситникова и урядника Плешкова, которые будто бы делают обиды и отбирают накошенное сено.

Еще в Оренбурге, а вернее, на Меновом дворе, где Аржанухин отыскал Муфанова, киргизец уверял, что с Плешковым у него был калмык и башкирин. Но когда был спрошен есаулом, узнает ли тех помянутых людей, и получил предложение ехать посмотреть команду, тогда Муфанов сознался, что не узнает, а потом стал жаловаться на урядника Плешкова в неотдаче им взятых в прошлом году десяти рублей.

— Часом, не держишь чего киргизского? — глядя в добродушное лицо урядника, добродушно спросил есаул.

Плешков пожал плечами:

— Никак нет…

— Ну, передохнули… Пойдем, кордон спрошу, — опершись обеими руками об колени, Аржанухин стал подыматься. Плешков снова пожал плечами.

Подошли к общественным помочам. Казаки еще дружно месили глину.

— Здорово, господа казаки! — Аржанухин вгляделся в лица, стараясь распознать, из каких станиц нынче в страже на Мертвецовском.

— Здравия желам!! — дробно отозвались месившие.

Аржанухин постоял, посмотрел работу. Отошел к остову будущей станичной избы. Вернулся.

— У киргизцев сено сгребли?!

Чавканье переступающих в рыжем студне ног прекратилось. Поправляя папахи, казаки выбирались из ямы. Уже по тому, с какой пристальностью они разглядывали сползающую к ступням желтеющую под высушивающим ветерком жижу и бросали взгляды на стоящего в сторонке Плешкова, Аржанухин сообразил, что сено взято.

— Что ж вы, кобели блохатые, вконец оленились?! — есаул быстро багровел.