На Молдаванке музыка играет: Новые очерки о блатных и уличных песнях

По словам Синявского, так продолжалось до самого ареста писателя и ещё в течение двух лет после возвращения Андрея Донатовича из лагеря — вплоть до отъезда за границу. Мария Розанова вспоминала, что первые встречи не записывались, поскольку в доме не было магнитофона. Но затем супруги приобрели магнитофон «Днепр-5» — «большой, громоздкий и с зелёным огоньком», и раннее творчество Высоцкого сохранилось для вечности. Вот как Мария Васильевна охарактеризовала отношение Синявского к Высоцкому в беседе с Марком Цыбульским (американский исследователь творчества поэта): «В Высоцком он услышал народный голос, который волновал его, интересовал и не давал покоя. Именно поэтому из всего Высоцкого сердечно ему были ближе всего блатные песни… Мы с Синявским очень любили в то время — да и сейчас любим — блатную песню. Собирали её и даже имели наглость петь — правда, лишь до тех пор, пока не познакомились с Высоцким. Высоцкий нас “выключил”, показав, что в блатной песне тоже должен быть профессионализм… После этого, даже когда Синявского просили спеть его любимого “Абрашку Терца” (откуда и был заимствован его литературный псевдоним), — он отказывался».

О том же говорил и сам Андрей Донатович в интервью журналу «Театр» («Для его песен нужна российская почва»): «Считал и сейчас считаю, что Высоцкий — самый народный поэт, и прежде всего за счет его блатной тематики и интонации. Я вообще люблю блатную песню и думаю, что это — лучшее, что создано фольклором XX века: это, во-первых, и анекдот — во-вторых».

Розанова тесно связывала раннее творчество Владимира Высоцкого с судьбой Синявского и Даниэля: «Думаю, что Высоцкого мы полюбили особенно в ту пору потому, что он с его пронзительной воровской тематикой был очень созвучен ситуации, в которой мы жили и в которой уже существовали Терц и Аржак. Все его песни можно было применить и к Синявскому, и к Даниэлю, и к лагерю, и к суду. Поэтому ранний Высоцкий мне ближе, чем, скажем, Окуджава и Галич. В его песнях удивительным образом проявилась общая приблатнённость нашего бытия. Мы все выросли в этой среде. И в этом смысле он — певец нашей страны, нашей эпохи, нашего мира».

Не случайно 15 ноября 1964 года (дату определил известный исследователь творчества Высоцкого Алексей Краснопёров) Розанова и Синявский «поднесли» Владимира Семёновича в качестве подарка ко дню рождения Юлия Даниэля (по воспоминаниям Розановой, они даже то ли хотели перевязать, то ли действительно в шутку перевязали поэта голубой ленточкой). И на торжестве Юлия Марковича Высоцкий весь вечер пел свой и народный «блат».

После ареста двух писателей Высоцкий пришёл к Марии Розановой, снял со стены гитару и исполнил песню «Говорят, арестован добрый парень за три слова». Позднее он написал горько-ироническую песню о процессе Синявского-Даниэля:

Вот и кончился процесс,
Не слыхать овацию —
Без оваций все и без
Права на кассацию.

Изругали в пух и прах, —

И статья удобная:
С поражением в правах
И тому подобное…

«Жили, — скажут, — татями!

Сколько злобы в бестиях!» —
Прочитав с цитатами
Две статьи в «Известиях»…

В сборник стихов Высоцкого эта песня была включена лишь в 1992 году. А 20 декабря 1965 года Владимир Семёнович писал в Магадан поэту Игорю Кохановскому: «Помнишь, у меня был такой педагог — Синявский Андрей Донатович? С бородой, у него ещё жена Маша. Так вот уже четыре месяца, как разговорами о нём живёт вся Москва и вся заграница. Это — событие номер один… При обыске у него забрали все плёнки с моими песнями и ещё кое с чем похлеще — с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя — надежды не теряю». Понятно, что в словах «надежды не теряю» заключена горькая бравада. Но — и отношение к репрессиям как высшей оценке литературной деятельности.

К сожалению, в любви Синявского и Розановой к Высоцкому была и обратная сторона. Восхищаясь им как «блатным народным певцом», они отказали ему в праве называться поэтом. Как сформулировала Розанова в интервью Цыбульскому: «Слово “поэт” я вообще к нему приложить не могу. Это совершенно особый, отдельный жанр, не имеющий к тому, что называется поэзией, на мой взгляд, вообще никакого отношения. Это можно только петь. Читать это и нельзя, и ни к чему, и, главное, неинтересно. Это интересно именно в сочетании с музыкой, с гитарой, с голосом». Возможно, столь странная глухота связана с фанатической любовью Синявского и Розановой именно к блатному жанру, который для них воплощался в Высоцком. (Между тем сам Иосиф Бродский высоко оценивал как раз поэтический талант Владимира Семёновича.)

Но особо въедливый читатель заметит: ну, допустим, Синявского и Высоцкого объединял интерес к блатным песням. А вдруг вот как раз «Аржак» в свод этих песен не входил! Ну, могло же как-то это случиться…