На ночь глядя

Ближе к концу каникул приехал мой дядя. Он был очень сильным, с густыми чёрными усами и лысой головой. Он знал много анекдотов, особенно таких, которые мама запрещала слушать и закрывала мне уши, хотя сама при этом смеялась так, что я всё-таки сподоблялся что-то разобрать. Я анекдотов этих не понимал и смеялся за компанию. Боря не знал шуток, но открыто показывал, что ему не смешно. Как-то героически даже, сильный поступок. Не каждый может признаться, что он чего-то не понимает, этим противопоставляя себя большинству. Здесь есть нечто такое, что внушает уважение. Да, именно так — я уважал Борю.

Однажды утром перед отъездом домой меня усадили за стол и накормили супом. Он был очень жирный, меня чуть не стошнило. Папа заставил доесть, так как ехать далеко, и по пути не будет остановок, чтоб перекусить. Я справился с тарелкой, особенно долго возясь с кусочками мяса. Оно было очень сухое, твёрдое и такое тёмное, будто угля наложили, и он плавал между картошкой и луком, издеваясь над моим положением. Конечно сразу после завтрака я побежал прощаться с Борей, но нигде не смог его найти. Дядя подозвал к себе, поняв, что так дело оставлять нельзя. Он присел на одно колено, от чего наши взгляды остались на одном уровне, и сказал, что Бори больше нет.

Меня до сих пор непонятен сам факт чьей-либо смерти. Не могу принять, как-то сформулировать даже перед собой отсутствие мысли, отсутствие мечты или движения. Всё прекращается, превращается в тишину, а потом и она пропадает. А потом что? Что начинается после тишины, полного безмолвия и темноты? Боря, наверное, знает, но рассказать об этом никогда не смог бы и уже не сможет.

Дядя проводил меня до забора, пока родители собирали вещи.

— Вот, смотри. Тут Боря застрял головой между деревяшек и не смог выбраться. Я хотел помочь ему, но он так дёрнулся, что голова его отпала.

Я машинально опустил глаза, чтоб найти рогатую голову Бори, но само собой её там не было. В моём детском воображении любимый козлёнок дёргал копытцами, пытаясь освободиться, и это его сгубило. Наверное, дядя тогда зря мне сказал, что Борю пустили на суп. Может, я легче бы теперь относился к козлиному мясу. Пусть оно жёсткое, тёмное, просто оно напоминает о той лжи, что дядя наговорил, когда-то собственноручно зарубив моего любимого козлёнка топором. Ещё напоминает о том, что родители знали, как я отношусь к этому животному, а утром всё равно скормили мне его с супом. Тяжко принять. Тяжко осознать. Много кто может рассказать, что когда-то съел своего лучшего друга?

Я вот смог.

Уставшая

До ужаса её боюсь, заперся в комнате. Она отобрала мой телефон и на моих глазах отправила в окно. При падении с пятого этажа у него нет шансов, как и у меня тоже. Единственный выход наружу грозит смертью, так же, как и пребывание в этой квартире. Я заперт и не знаю, что делать. А она лишь смеётся.

Всё началось неделю назад. Она почувствовала себя плохо, ночью сильно потела, ворочалась, кашляла. К утру болезнь отступила, превратив мою любимую в чудовище. Клыки, длинные когти. На лице выросли маленькие рожки, торчащие где-то на уровне волос, сменивших свой цвет с рыжего на серый. Она сказала, что не хочет меня убивать, но не прочь съесть. Как посчитаю, так это одно и то же. Выбора нет. А она продолжает смеяться. Это доставляет ей какое-то особенное удовольствие. Не понимаю этого.

Она до сих пор готовит завтраки. Приносит, сидит рядом, а у меня мурашки по коже. Боюсь двинуться. Она пугает просто так, зная, что я вздрогну от любого её движения. Так и происходит. Роняю из рук еду, всё падает на пол. И любовь моя злится. Кричит, скалится, замахивается, пока я пытаюсь спрятаться между кроватью и шкафом. Вскидываю руки кверху, пытаясь защититься и скуля как псина. Вижу только тень на стене, такая костлявая, непропорциональная, полупрозрачная. Тень движется, а вот её хозяйка — нет. В сумасшествии надеюсь уже, чтоб быстрее умереть. Жить в таком страхе невозможно, и я готов сдаться, но она на даёт.

Любит приходить внезапно, открывая дверь с ноги. Чаще всего я лежу от безделья на кровати, а потом падаю на пол, пытаясь забраться под неё. Половина тела торчит, и любовь моя щекочет меня за пятки, пока я корчусь в слезах под кроватью. Прошу прекратить, но это ещё больше забавляет её. Очевидно, она играется. Может, тоже ещё любит меня? Мы можем по-разному смотреть на это чувство и по-разному его проявлять. Но не хочу, чтобы она боялась, ведь желаю ей лишь счастья. А что она? Она уходит так же быстро, как и является. Её смех звучит теперь за стеной, наигранный, злобный и протяжный. Словно слышу, как она ходит там по стенам, по потолку, и её голос сам по себе летает по квартире. Вот бы всё это закончилось или стало как прежде. Моё самое заветное желание. Может, я бы даже ради этого пожертвовал жизнью? Но я трус, и самое противное, что она этим пользуется.