На огне святом сожжем разлуку

Соловей начинал чарующую песню у рощи, и Диводар соединялся с ним в том мелодичном потоке веселья, и видел его нездешними глазами, и радовался его птичьим счастьем, любил его соловьиной любовью. Глухо шумели вековечные дубы на круче днестровской, и юноша слышал унылость и тоску в том волнующем гомоне, а воображение рисовало буйнолистную крону, которая стремилась в голубую бездну дивокола, бессильная постичь волю, ибо пила живительные соки тугим корнем из молчаливой земли. Обращался слепой парень лицом к благоухающим луговым цветам, вдыхал умопомрачительную волну в грудь, изможденный ложился лицом вверх, раскинув руки против неба, и слушал, слушал, слушал болезненный и счастливый стон земли. Почему ей болит? - мыслилось Диводару - почему она счастлива? А болит ей, вероятно, от крови и муки людей и зверей. А радуется она, потому что Яр-Див ежедневно осушает ее слезы и пролитую кровь, и багрянец муки становится красками цветов на лугах, в лесах, а радость рождает новые рассветы, других детей, и соловьиные песни.

Так приходила мудрость. Так росло зернышко сострадания, посеянное большой мукой. И не ведал юноша, что садовником того зернышка будет невероятное терпение и любовь к людям. А нива жизни еще лишь начиналась, и была она длинная, как горе.

Старый Боян, вылечив парня, заботился о нем, однако не надоедал наставлениями или утешением. Кормил, дал убежище. Куда-то ходил, пропадал целыми днями. А вернувшись к бедной землянке, хозяйничал на улице или мурлыкал что-то сам себе. Однажды Диводар услышал низкие приятные звуки. Казалось, полевые шмели кружат вокруг голубых васильков под звуки степного шума. Но нет, то поет волна, целуя прибрежные камни! Или, может, звучат пугливые осиновые листья на ветру? Как красиво, как неописуемо волшебно! Хочется плакать, стать частью песни, не расставаться с ней.

Кто же это играет? Боян? Вероятно, что он. До сих пор еще не слышал его пения и игры, не до того было. На чем он играет? Диводар видел немало музыкальных инструментов в Черных Горах, в Славутинском братстве на Хортице. И цимбалы, и свирели, и верховинские рожки и унылые трембиты. А это, вероятно, какие-то гусли. Только необычные. Звуки говорят к сердцу, сладко волнуют душу.

Боян запел. Тихий голос вплетался в мелодию, то поднимался над ней, то пропускал ее вперед, то утихал в болезненном вздохе, и, казалось, слова певца рождались сразу, вот здесь, неожиданно, как прозрачная тучка на предгрозовом небе летом:

У долины позабытой на калине,
На калине багрянистой у опушки
Три дороги вещевала да кукушка
Куковала, сивая, навещевала,
На волшебный праздник, на Купала.

А что первая дорога да в пустыню,

Одиночество ковром там землю крыет
А другая да под грозы заряницы
Ну а третья до уснувшей да девицы.

Ждет та дева испокон и не дождется

Тех, кто к ней любовью да коснется
Кто к устам прильнет холодным, поцелует
Кто ей сказку голубиную воркует

Три дороги, три тревоги, три тропинки

Наковала в полночь да кукушка
Наковала чудо, наковала,
На волшебный праздник, на Купала.

Песня замерла, угасла. А юноше казалось, что она вторит в лесу, в дивоколе. Плещется в речном потоке, шелестит между шелковых трав.

- Где ты услышал такое, отец? - взволнованно спросил Диводар.

- Что, сынок?

- Песню, откуда она?

- Из сердца, - просто ответил Боян. - Сердце мое поет. Иногда смутно, иногда - радостно. Тебе по нраву моя песня?

Диводар не ответил. Протянув руки в тьму, направился на звуки струн, которые еще нежно звучали под вещими пальцами, присел около певца. Коснувшись ладонью его лица, перебежал вниз, почувствовал гладкую поверхность музыкального инструмента, туго натянутые струны. Они зазвенели от прикасания.

- Что это?

- Гусли. Сам сотворил.

- А струны?

- Тоже сам. Из крапивы. Другие певцы делают их из жил. А я - из крапивы.

- Вот как? - удивился юноша. - И держатся?

- Еще как - похвастался Боян, удовлетворено смеясь. - Знаю тайну одну. Когда собирать крапиву, в каком месте, как сушить, трясти. А главное - выбрать жилистые пасма, они не в каждом стебле есть. После еще надо вялить на солнце, вымачивать в живице, в масле, ткать, смолить. Тонкое дело! Зато славные струны имею. Ты слышал? Как живые, поют.

- Это правда.

- То-то же. А более тонкие струны я делаю из шелка. Шелковые нити мне подарили знакомые воины верховинские. Бывали они в землях восточных, там купили. Весело поют шелковые нити, высоко. А жили зверью глухо поют, жалобно, не люблю я их. Кровь на них.

- Вот если бы мне. - прошептал юноша.

- Что?

- Овладеть тем ремеслом.

- Тебе к сердцу песня?