На орбите Стравинского. Русский Париж и его рецепция модернизма

Пушкин Лурье – не революционер. Но и не фигура, отлитая из чистого золота и пропитанная ностальгией. Он – бесконечно пополняемый кладезь культурных особенностей, восточных и западных, русских и европейских, классических и романтических; он в равной мере и стихийная сила, грозящая тьмой, и посланник небес, несущий свет. В восприятии Лурье Пушкин мог вобрать в себя все, включая, казалось бы, несовместимые друг с другом вещи: универсальный язык латыни и католицизма и мистический символизм из юности Лурье. Конечно, Пушкин был «наше все», как сказал в 1859 году Аполлон Григорьев, но он уже далеко не был простым и понятным для современников[412]. Пушкин Лурье, аккумулирующий это «все», был загадочен, как и сам композитор: его латынь звучала со слишком тяжелым русским акцентом.

В «Пире» Артура Лурье представлен заново собранный Пушкин. Хотя в опере-балете все еще присутствуют элементы неоклассицизма Стравинского, например, неразвивающиеся формы и статичные остинато, но, несмотря на мифологические образы, «Пир» Лурье не имеет никакого сходства с хронологически совпадающей с ним «Персефоной» Стравинского. «Пир» говорит на языке символизма, который стремится к мистике и экстазу, проявляющимся сначала в эротическом напряжении, затем в творческом, поэтическом взлете и в конечном итоге в религиозной трансцендентности. Христианство в какой-то степени усмиряет дионисийские стихийные силы, но где-то во внутренних глубинах постоянно присутствует желание достичь потенциального порыва. Ностальгия – вот причина того, что Лурье не может расстаться с символизмом. Но назвать ее полностью ретроспективной было бы нельзя, потому что в ней композитор не пытается воссоздать свое прошлое, – напротив, его ностальгия опирается на это прошлое так, словно его никогда не существовало.

Не являясь ни неоклассическим, ни ностальгически-романти-ческим, ни поддавшимся большевистскому соблазну, «Пир» Лурье представляет собой нечто совершенно необычное. И все же ни одно другое произведение не демонстрирует так четко и так явно проблемы, наводнившие культурное пространство эмиграции. Фактически «Пир» создавался в условиях культурного вакуума, когда его наиболее понимающие зрители уже отошли в мир иной, а идеальная культурная среда разрушилась, и такое положение вещей в конечном итоге стало неизбежным атрибутом эмигрантского искусства вообще. Дерзнувший творчески переосмыслить Россию на пороге революции, «Пир» был обременен прошлым и потому получился бессвязным с художественной точки зрения. Попытка Лурье воспеть ту культуру, которая могла бы сложиться, если бы не произошло революции, в конечном итоге оказалась неудачной, и это тоже было до боли точным отражением эмигрантского опыта. Чтобы успешно перемещаться в эмигрантском пространстве, нужно было путешествовать с более легким багажом – а в идеале иметь возможность и вовсе отказаться от него.

Глава 7 Эпилог, или От Жар-птицы к птице Феникс

Готов ты к тому, что тебя вычеркнут,

сотрут, отменят, превратят в ничто?
Готов стать никем? Кануть в небытие?
Если нет, то тебе никогда не измениться
по-настоящему
Юность Феникса возрождается
Когда он сжигает себя, сжигает заживо,
сжигает дотла
до жаркого пухового пепла.
Но после… Шевельнется слабо новый
птенец в гнезде
пуховый, сам как пепел,
смотри, смотри… он возрождает свою
юность, подобно орлу,
птице бессмертной.

Д. Г. Лоуренс. Феникс, 1932