На осколках разбитых надежд (СИ)

— Ничего нового, господин Ханке, — ответил Руди, подходя ближе. По его взгляду, который он бросил мельком на Лену, девушка прочитала, что он пришел из города не с пустыми руками. И для нее дошло письмо от Рихарда с Восточного фронта, на день всего лишь пропустив вперед письма родным. Ей захотелось тут же получить это послание и прочитать его, но Лена не могла этого сделать при Иоганне. Потому и оставалось только, что катить его коляску и слушать болтовню Руди, горячо желая, чтобы пожилой немец захотел вернуться в дом поскорее.

«Я не знаю, какое из писем придет первым — письмо дяде или тебе, моя Ленхен. Но если ты читала некролог Людвига дяде, то уже знаешь о том, что он погиб. И снова я не могу не думать о том, что что-то упустил, что я мог сделать что-то и спасти его, но не сделал. К смерти невозможно привыкнуть. Но я предпочитаю думать сейчас, что Людвиг не погиб. Он просто остался на небе…»

Это были единственные строки, которые Рихард посвятил в своем письме погибшему другу. Словно помнил свои собственные слова о том, что скорбь никогда не будет общая у них с Леной, потому и не упоминал больше о своей потере. Написал, что с ним все в порядке, что он находится в госпитале, несмотря на несерьезность, по его мнению, травм — сильные ушибы и сотрясение мозга. Лена с замиранием сердца читала про его здоровье, пытаясь разгадать между строк, пишет ли он правду или смягчает краски, чтобы она не волновалась. Она не знала, написал ли он то же самое дяде, и решила спросить при случае о здоровье Рихарда, будто бы мимоходом, чтобы проверить. Но об одном гадать ей точно не нужно было. Лена чувствовала боль его потери, будто свою собственную. Словно она просочилась на бумагу чернилами и теперь проникла через кончики пальцев в Лену. Или просто сама Лена стала частью Рихарда еще тогда, несколько месяцев назад, в новогоднюю ночь, когда стала настолько близка с ним?

Я сочувствую твоей потере, Рихард. Потерять близкого человека — невыносимая боль. Я не могу скорбеть вместе с тобой, но, если бы я могла, я бы разделила с тобой твои муки. Лишь бы тебе было легче перенести все… и я прошу только об одном тебя, Рихард. Всегда возвращайся с неба. Потому что я жду тебя здесь, на земле. И я всегда буду тебя ждать…

Приходилось всякий раз осторожно подбирать слова, чтобы не выдать случайно себя ненароком. Лена знала от Рихарда, что письма могут просматриваться отделом контроля, а это значит, что даже намеком нельзя было выдать себя, чтобы не подставиться под удар.

— Як же беспечно! — твердила Лене Катерина. Она узнала случайно о переписке между подругой и хозяином Розенбурга и пришла в ужас от этого. — Сгинешь же! И что тебе до него? Он же ж немец! Нацист клятый! Добра б поляк… но немец, Лена! Немец!

Лена только молчала в ответ, понимая, что ей нечего возразить на это, кроме пресловутого — «сердцу не прикажешь». Катерина была голосом ее совести. То и дело ужасаясь тому, что произошло, и тому, чем жило сердце Лены, она принималась мерно, капля за каплей, терзать ее, напоминая обо всем, что видела Лена в оккупации. О смертях, свидетелями которых была. О сбитых советских летчиках, которые становились очередной ступенью Рихарда к наградам, а для Германии — шагом в сторону победы.

Наверное, чтобы окончательно примирить совесть и свои чувства, которые никак не желали гаснуть в разлуке, а наоборот, разгорались сильнее, Лена нарушила слово, данное Рихарду. И нарушила правила, которые он установил для прислуги, присланной с Востока.

— Мне нужна твоя помощь, — неожиданно попросил Лену Войтек, когда помогал ей как-то вынести тяжелую корзину с мокрым постельным бельем, чтобы развесить то на просушку на заднем дворе. Они редко разговаривали за последние несколько месяцев после того, как поляк признался им в избиении Клауса. Девушки не смогли так быстро забыть и простить ему, что едва не попали в руки гестапо из-за этого происшествия, и почти не общались с ним, за исключением редких случаев, когда была нужна мужская помощь по дому. Вскоре и сам Войтек стал держаться прохладно и отстраненно от них. Совсем как прежде, когда они только появились в Розенбурге. Словно у каждого из них снова появились свои особенные тайны.