На осколках разбитых надежд (СИ)

Он всегда опасался попасть в плен. Когда неожиданно его сбили на Востоке за линией фронта при ночном вылете в Мариуполь, он шел два дня и ночь по снегу, готовый застрелиться, если попадет в руки коммунистов. Потому что понимал — после всего, что он видел в России — как обращались с местным населением и пленными его соотечественники, вряд ли русские будут с ним любезны. Ходили слухи, что коммунисты не просто убивали немцев, а отвечали той же мерой.

Тогда он, кстати, тоже потерял «Вери» и не мог дать сигнал спасательным самолетам, которые иногда видел в небе. Очень странно, но ему помогли русские женщины, когда он, совсем выбившись из сил и промерзнув до костей, вышел к деревне. Они боялись его полусмерти, эти две пожилые женщины, так похожие друг на друга, в низкий дом которых он постучал из последних сил.

— Меня зовут Рихард, — произнес он, вспоминая, как его учили когда-то русскому языку. — Пожалуйста. Мне нужна помощь. Пожалуйста. Помощь.

Он сильно рисковал, стучась в этот дом. Но все обошлось. Женщины помогли ему, с трудом скрыв удивление его корявым русским. Посадили у самой печи, сняли промерзшую насквозь одежду, растерли чем-то, пуская застывшую кровь по телу, отпарили ноги и напоили обжигающе горячим напитком, пахнувшим травами. А потом позвали старосту и местных полицейских, которые и сообщили на аэродром о том, что он жив.

Он навестил этих женщин через несколько дней. Привез им консервы, небольшой мешок муки и несколько плиток шоколада. Но ни одна из них не вышла к нему во двор, сделав вид, что не знают его.

Непостижимая природа русских. Они спасли ему жизнь, хотя могли убить его, но все равно ненавидели его и презирали его благодарность.

Под конец дня обессиленный Рихард увидел среди волн пятно надувной лодки. Сначала он даже обрадовался — подумал, что, если их будет двое, не так будет страшно болтаться на волнах Средиземного моря, надеясь на чудо. А когда подплыл за несколько часов, выбиваясь из сил, то увидел, что в лодке лежит труп Нойера. Тот, видимо, успел забраться в лодку и выпустить сигнальную ракету до своей смерти. «Вери» был все еще зажат в правой руке, безвольно лежащей сейчас на бездыханной груди летчика.

Он оставил все, что ему могло понадобится самому — сигнальный пистолет и пару ракет, пакет с тремя таблетками «Первитина»[73] (его собственный пропал от соленой воды), фляжку с остатками теплой воды. Потом осторожно, чтобы не потерять свою добычу, перевернул труп Нойера в воду, стараясь отогнать от себя муки совести, что не сумеет сохранить Герхарда для похорон на земле. От этих усилий и от боли в груди и в голове он снова потерял сознание на некоторое время, и только потом, уже в сумерках, сумел забраться в лодку, где и провел следующие сутки, дрейфуя на волнах.

Раздавая «Первитин» летчикам эскадры, доктор рассказывал, что он помогает оставаться бодрым и сильным на протяжении долгого времени. Прежде пробовать их не доводилось. Он слышал слухи, что эти таблетки сводили с ума солдат, которые принимали их постоянно, потому относился к лекарству с опаской. Но сейчас выбора не было. Ему очень важно было сохранить силы и бодрость, чтобы спастись. И первым же делом он выпил таблетку, запивая теплой водой.

Это было последним, что он помнил. Как рассказали ему потом, в госпитале, его нашли итальянцы. Ему повезло, что эти смельчаки рискнули выйти в море, чтобы попытаться наловить рыбы на продажу. Уловом для них стала лодка с немецким летчиком внутри. Сначала они решили, что он мертв — настолько ужасно он выглядел, лежа на дне без единого движения. А потом увидели еле заметное дыхание…

Последствия были страшными. При ударе самолета о воду он сломал два ребра, чудом не проткнув себе легкое после, когда забирался в лодку. У него были ожоги второй степени на руках и лице — солнце хорошо потрудилось, пока он лежал без сознания. Но самое страшное — перелом основания черепа и последующее кровоизлияние.

Когда он пришел в себя в госпитале на Сицилии — перебинтованный как мумия, он не мог говорить несколько дней и заново учился управлять своей правой рукой. И все это время нестерпимо ныла голова, и горела огнем поврежденная кожа на лице и руках. Из-за этого первые недели в госпитале были просто невыносимыми. И именно тогда случился приступ того, о чем доктора написали позднее в истории его болезни — «повышенная возбудимость».

— Мучительные головные боли, временная потеря речи, ретроградная амнезия, повышенная возбудимость и другие нервные расстройства — это все последствия травмы, — говорил ему доктор Паллас, главврач госпиталя в Гренобле, куда пациента перевезли во время эвакуации с острова. Они уже выяснили, сняв бинты с лица и рук, что он не мог быть Герхардом Нойером, чье имя ему по ошибке присвоили в госпитале. Но он по-прежнему верил, что не может быть Рихардом фон Ренбеком, хотя это имя ему было чем-то близко, и это беспокоило докторов.