На осколках разбитых надежд (СИ)

В любом другом случае душа Рихарда наполнилась бы радостью при этом известии. Но тот факт, что об этом повышении узнала первой баронесса в Берлине, подсказал ему предположение о том развитии событий, которое он бы ни за что не желал.

— А эта персона не сказала entre vous еще кое о чем? Не полагается ли к этому званию и определенная должность? Например, при Генеральном штабе люфтваффе?

— Ты всегда говорил, что штабистам не хватает опыта военных действий современной войны, — расслышав его ироничный тон, тут же перешла в защиту баронесса, поджав губы, как делала всегда, когда чувствовала себя загнанной в угол. — Почему бы тебе не помочь Германии в кабинете министерства? Тем более, что во главе Генштаба с недавних пор стал генерал-полковник Кортен[95]. Ты ведь когда-то был под его командованием в России?

— Значит, дела идут действительно неважно, раз с Востока забирают асов и командующих люфтваффе, — произнес Рихард. — И я бы не хотел в этот момент быть нигде, кроме как за штурвалом. Вопрос закрыт, мама. Я бы был благодарен, если бы все усилия ты направила мне в помощь в возвращении в небо, а не стремилась оставить меня на земле. Я знаю, ты хочешь мне блага…

— … но не всегда мои хлопоты идут на это, — продолжила баронесса за него фразу, которую он повторял раньше так часто ей. — Но я хочу, чтобы ты знал — что бы я ни делала, я делаю это только ради тебя, Ритци.

Когда-то мама уже говорила подобное, и сейчас это почему-то резануло слух, прошлось раздражителем по напряженным нервам. И снова возникло странное ощущение беспокойства и неудовлетворения, которое он впервые ощутил так сильно, как никогда прежде после травмы, именно здесь, в Розенбурге. Эти эмоции никуда не делись на протяжении остатка дня, в течение которого Рихард гулял в парке с собаками или просматривал бумаги дяди. И к ужину они достигли своего накала и вылились в чувство легкой неприязни. К удивлению Рихарда, она была направлена почему-то на одну из русских служанок, Катерину. Нет, это не было связано с ее внешностью или поведением. И уж точно не национальность была этому причиной. Но было что-то такое в нем, сидевшее глубоко занозой, что заставляло чувствовать в сторону девушки странную злость. Словно Катерина в чем-то виновата была перед ним.

И эти чувства были взаимны. Пару раз Рихард ловил случайно взгляд Катерины, обращенный в его сторону, и этот взгляд был полон негодования. А когда она отступала от стола к стене столовой за его спину, то он затылком ощущал ее ненависть, отчего градус его раздражения только повышался, предвещая близкий приступ, как это бывало в госпитале.

— Я хочу, чтобы Катерина вышла вон, — ровным тоном произнес неожиданно для всех Рихард в конце ужина, когда служанки убирали грязную посуду со стола, чтобы сервировать кофе и десерт. Озлобленность в сторону русской достигла своего апогея, а он совсем не хотел сорвать на девушке свои чувства. Но больше терпеть ее присутствия рядом он не мог.

— Биргит, Катерина больше не будет прислуживать за столом до моего распоряжения, — проговорила баронесса, и домоправительница с готовностью кивнула в ответ. Она сделала шаг вперед и показала знаком русской, чтобы та ушла вон из столовой, не мешкая. Катерина только голову ниже опустила, явно скрывая свои эмоции. А вот линия плеч стала напряженной, Рихард заметил это сразу же. Как и то, что русская опустила руку в карман фартука, нащупывая что-то пальцами.

Если бы он не пил за ужином коньяк, который огнем разливался по жилам, подпитывая его раздражимость. Если бы в голове не крутилась одна и та же мысль, оформившаяся к концу ужина ясно, он бы ни за что позволил себе того, что сделал дальше.

Если бы не Катерина, все было бы иначе… Странная мысль, жалящая пчелой.

Чтобы выйти из столовой, русской предстояло обойти стол. Ей стоило выбрать другой путь, за спиной баронессы. Но она видно не пожелала уходить под тяжелым взглядом Рихарда, потому пошла мимо него. По-прежнему что-то сжимая в кармане фартука и не поднимая взгляда от рисунка ковра, по которому ступала.

Одним молниеносным движением Рихард поймал русскую за локоть, когда та уже почти миновала его. И тут же почувствовал, как Катерина напряглась всем телом, увидел растерянность и испуг в ее карих глазах, похожих на глаза ланей в парке Розенбурга.

— Что у тебя в кармане?

Рихард и сам не понимал, зачем он вообще сейчас остановил служанку. К чему ему знать, что она уносит сейчас в кармане фартука? Конечно, если бы они были в Берлине, можно было подумать, что русская спрятала прибор из серебра, которым пользовались хозяева за ужином. Его можно было бы продать на рынке или обменять на еду на черном рынке. Но здесь, в Розенбурге, это было абсолютно бессмысленно. И уже успел пожалеть, что задержал ее, если бы страх в ее глазах не сменился такой яростной злобой, что Рихард даже оторопел на мгновение. Он бы отпустил ее, если бы в голове снова не мелькнуло молнией та же мысль, не дающая покоя.