На осколках разбитых надежд (СИ)

— Я что-нибудь придумаю, не бери в голову, — выдавил из себя тихо Людо, отводя взгляд в сторону. Но при этом он встретился глазами с Леной, которая наблюдала эту сцену внимательно, и в той тени, что мелькнула на его лице, девушка прочитала ответ свои подозрениям, возникшим при этих словах. Ей вспомнилась еврейка из тюрьмы, которую когда-то укрывали немцы и которую попросили в итоге уйти, испугавшись последствий своего преступления перед рейхом. Уж слишком похожей показалась ситуация сейчас.

Неужели Людо способен на это? Неужели его страх перед рейхом настолько силен, что он решится выбросить Мардерблатов на улицу, как неугодных щенят?

Думать об этом было не по себе. Раньше Лене казалось, что Людо отличается от остальных немцев — смелый и решительный настолько, что когда-то не побоялся сотрудничать с поляками, да еще спас ей, беглой пленной, жизнь. Но вот прошло некоторое время, и он превратился в совсем другого человека. И Лена опасалась, что ради спасения своей жизни он может пойти на крайние меры. Оставалось только надеяться, что момент, когда ему придется делать этот страшный выбор, никогда не настанет. И что война закончится в скором времени.

Лето вступило во Фрайталь свежестью зелени, поздним цветением яблонь, первыми всходами огородов на любом свободном клочке домов. А кроме того — началом освобождения Белоруссии и высадкой союзников в Нормандии. Пусть нацистские газеты продолжали твердить, что Атлантический вал[143] несокрушим, что союзники будут остановлены и опрокинуты в море! Пусть в редакции все озадаченно обсуждали происходящее и были категорически недовольны, уже не скрывая своих эмоций и мыслей, как раньше. При этом Лена старательно гнала от себя мысли, что именно июнь, принесший ей долгожданные вести, когда-то отнял у нее двух дорогих людей — маленькую Люшу и Рихарда. Однажды «Свободная Германия» все же произнесла их в середине июля.

Минск освобожден от нацистских войск в начале июля. Советская Армия значительно продвинулась в западных землях своей страны.

Лена не смогла дослушать это сообщение до конца. Ее не волновал список пленных нацистов, в который так внимательно вслушивалась Кристль. Ей не хотелось видеть никого из Гизбрехтов почему-то, хотелось остаться одной, чтобы снова и снова прокручивать в голове эти слова, но только на русском языке.

Минск освобожден.

Лена сидела на заднем крыльце и сжимала дрожащие руки, чтобы хоть как-то успокоить себя сейчас. Ее буквально колотило. Сердце билось как бешеное в груди, словно вторя этим двум словам. Это значит, что скоро точно сюда придут советские войска. Значит, и ее, и остработниц, которые так часто попадались ей в Дрездене и во Фрайтале, и военнопленных с тех проклятых шахт спасут. Вернут домой, где она первым делом направится на Кальварию, чтобы убедиться, что могила папы и Люши нетронута. А потом узнает, где похоронена ее мама, чтобы перенести ее прах туда, где лежат родные. Узнает, где сейчас Коля, и постарается разыскать его. И Котя… Наконец-то узнает, что случилось с Котей.

Да, Ротбауэр назвал ее предательницей. Объявил, что она словно Иуда продалась за блага, которые рейх так сладко обещал предателям. Но ведь можно все решить… во всем разобраться… Так должно быть! Она сумеет оправдаться по этому обвинению, ей казалось, что точно сумеет. Но вот как оправдать ее любовь к врагу? При том, что она сама не готова была отрекаться от этой любви, которую война и подарила ей, и так безжалостно разрушила.

— Минск освобожден, — прошептала Лена позднее ночью Рихарду, глядящему на нее с широкой обаятельной улыбкой с открытки. — Скоро войне конец… Почему ты не сумел?.. почему не вернулся?.. Почему?

И что было бы дальше, Ленхен? Что было бы с нами дальше? Ты уже распланировала свое возвращение в СССР. Помнишь, там, на крыльце?

— Потому что все, что у меня осталось — там, — ответила Лена шепотом голосу Рихарда, прозвучавшему у нее в голове. Словно диалог с ним вела, как когда-то прежде, когда он был жив.

А если бы я был жив? Если бы я сумел вернуться из того вылета? Что бы было тогда? Что бы было с нами?