На осколках разбитых надежд (СИ)

Он не написал ей ни строчки с фронта. Да, ее письма перехватывались гестапо, но почему в той стопке не было ни одного его письма? Разве не могло Рихарда встревожить ее долгое молчание? А ведь если бы эти письма были, Ротбауэр прочитал бы ей с огромным удовольствием, наслаждаясь ее эмоциями, как читал ее собственное письмо. Чтобы ударить побольнее. Значит, писем не было. Значит, Рихард вычеркнул ее из жизни, словно ее и не было, как и говорил когда-то. И оставалось только утешать себя, что тому причиной были его собственные принципы и правила, а не навязанная нацистская идеология рейха. Когда-то ей нравилось, что он не изменил себе, а остался верен своим интересам, пусть они и шли вразрез с общепринятыми правилами его страны. Что он стойко держался своих убеждений. И как это было видно сейчас, он остался прежним.

Все те же фразы про родную землю и народ, который он поклялся защищать. Те же слова о верности и чести, которые когда-то так злили ее. Все тот же Рихард в каждом слове коротких фраз, которые вынесли на обложку. «Я солдат своей страны», так он сказал ей когда-то. А потом добавил к этим словам такое страшное для нее сейчас: «Я не смогу простить…»

И все-таки ночами, когда темнота усыпляла логику и строгую рассудительность, внезапно пробуждалось сердце, которое пусть и робко, но все же вселяло в Лену сомнение в том, что разум был абсолютно прав. Она вспоминала другие слова, другие жесты и взгляды. И совершенно другие поступки, которые давали ей надежду на то, что могло быть что-то еще — глубже и серьезнее. Что-то такое, что по-прежнему не отпускало, хотя так было бы проще и легче. Что-то, что тянуло с невыносимой силой разыскать способ и выяснить все еще раз, только навсегда, в открытую, без всяких игр и секретов. Ее сводило с ума это мучительное желание. Раньше, пока Лена была занята поисками, она думала, что станет легче, когда она найдет доказательство того, что Рихард жив, а теперь понимала ясно, что стало только тяжелее.

Она тосковала по нему. Сердцем, душой и телом. Понимание того, что он где-то рядом, дышит с ней одним воздухом, ходит по той же земле, усугубляло стократно эту тоску. А мысль о том, что каждый новый день может отнять его у нее снова, но в этот раз навсегда, буквально убивала. Возможно, она даже и не узнает сейчас об этом — списки павших печатались все реже и реже, чтобы не уронить дух нации неисчислимыми потерями.

Разум убеждал Лену логическими доводами, что, возможно, за его корреспонденцией следят по-прежнему особо, как тогда, в 1943 году, когда ее письма перехватывались на почте. И что, рискнув связаться с Рихардом, она таким образом определенно наведет на свой след ищеек Ротбауэра. Но больше разум пугал ее иными возможными последствиями. Например, что Рихарду она стала совершено безразлична после совершенного предательства. Что он не только не ответит на ее письмо, а наоборот — сам выдаст ее властям, как когда-то грозился при прощании в Розенбурге. Это маленькое, но настолько сильное сомнение давило тяжеленным камнем на сердце, давя на корню его слабые возражения.