На осколках разбитых надежд (СИ)

Увидев мать, Рихард почувствовал, что вот-вот даст слабину, и потому как можно быстрее и как можно дальше сел от нее, приветствовав ее лишь пожатием руки. Но не отнял свою ладонь, которую баронесса крепко схватила и не отпускала на протяжении всего пути до Лейпцига. Оба не желали показывать своих чувств при постороннем — водителе машины в форме гефепо, а вести разговоры и при том не выдать то, что бушевало на душе, было совершенно невозможно. Они практически не говорили и в «Астории», где на них были забронированы комнаты, из числа тех, что уцелели при пожаре после декабрьской бомбардировки — самой крупной, что была в Лейпциге за последнее время[169]. Вид ее последствий — разрушенные здания, храмы без крыш или колоколен, горы битого кирпича, вздыбившиеся от воронок мостовые и следы пожарищ, который Рихард видел из окна авто, причиняли почти физическую боль, потому что не мог отделаться от ощущения, что в этом есть и его вина, как защитника неба над Германией.

В номере отеля Рихарда ждал мундир майора люфтваффе со всеми наградами, которые ему когда-то вручил рейх. Не старый, с чуть потертым воротником. Совершенно новый, явно сшитый недавно. Несмотря на то, что перед выходом Рихард тщательно вымылся и побрился, он долго стоял под холодным душем, стараясь смыть с себя любое напоминание о тюрьме. Но оно все равно осталось где-то под кожей, куда забирались самые-самые моменты, словно чернила его татуировки с группой крови под мышкой.

С матерью удалось поговорить только позже, когда они рука под руку вышли из «Астории», чтобы поужинать как можно в более людном месте. Баронесса хотела пойти в знаменитый «Погреб Ауэрбаха», который славился своими винами даже сейчас, во время войны, потому неудивительно было, что они отправились пешком, старательно обходя следы былых бомбардировок в мостовой. А вовсе не потому, что прятали свой разговор от тех, кто следовал за ними в отдалении и мог подслушать каждое слово из их беседы, такой опасной для обоих.

Со стороны казалось, что они спокойно беседуют — красивые и статные мать и сын, на которых не могли не смотреть лишний раз прохожие, любуясь ими словно картинкой из журналов рейха. На самом же деле разговор выдался далеко не безмятежным, ведь темы его были слишком тревожными и тяжелыми для обоих.

Десять минут. Ровно столько занимал путь до «Погреба Ауэрбаха», и в них было нужно вложить так много сейчас! Но этого не хватило катастрофически, потому мать и сын задержались на Марктплатц, словно любуясь Старой ратушей, к счастью, не пострадавшей во время бомбардировок города.

— Я не понимаю, что случилось, и я в полной растерянности. Неужели мое письмо уже передали фюреру? Значит, это помилование? — без лишних предисловий начала баронесса.

— Плата за эту мнимую свободу — моя полная лояльность и моя жизнь, мама. Я подписал бумаги, что готов быть смертником в случае необходимости. Как делали и делают это русские на Восточном фронте. Становясь летающей бомбой. Мы научились этому от них, от русских безумцев.

Пальцы на локте дрогнули. Баронесса чуть сбилась с шага, когда бросила пару коротких вопросов: «Ты уверен? Когда?»

— Неизвестно. Я жив, пока им нужен. А я им нужен сейчас, как я понял из слов следователя.

— Бессмыслица какая-то! Я не верю в это. Это невозможно! Ошибка! Это даже нелогично. Подумай сам! Ты же можешь уехать! Скрыться в Швеции или Португалии. И оттуда уже уплыть в страны Южной Америки. Ты же знаешь, у нашей семьи много друзей из посольств, у нас есть деньги и связи.

— Об этом знаю не только я. Если я попытаюсь бежать или покончу с собой, не желая следовать их приказам, они возьмутся за семью. За всех кровных родственников. Близких и дальних. Они отдельно упомянули семью Фредди и фон Лангебергов.

— Откровенно говоря, мне плевать, что будет с Лангебергами! — произнесла холодно и презрительно баронесса. — Когда я просила кузена Николаса помочь мне и использовать свое положение и близкое знакомство с рейхсминистром Тираком[170], он даже не стал слушать. Сказал, что, если дело связано каким-либо образом с гестапо, он запрещает мне даже говорить о нем. А ведь когда-то именно мой отец и твой дед помог Николасу начать карьеру в министерстве юстиции, используя свои старые связи. Кровное родство сейчас не стоит ни пфеннига!

— Мне не плевать, — Рихард не повышал голос, но эта короткая фраза прозвучала так весомо, что баронесса замолчала на некоторое время, словно все ее возражения были раздавлены этими словами. — Я бы никогда не смог убежать и жить где-то дальше спокойно, зная, что из-за меня погибли и девочки фон Лангебергов, и Фредди с семьей. Я не хочу покупать такой ценой свою жизнь! О, если бы все наши родственники были в Германии, то я бы предпочел увести их из-под удара первыми. Как ты предложила — Швеция или Португалия. Жаль только, что Фредди — на фронте. Дора никуда не поедет без него.

— О мой мальчик, ты же еще не знаешь, — тихо и скорбно сказала в ответ на это баронесса, и Рихард сразу же понял, что в их семье уже не осталось мужчин его возраста.