На осколках разбитых надежд (СИ)

У героя, носящего в своем прозвище имя фюрера, не должно было быть недостатков, поэтому, к счастью Рихарда, ему со временем позволили стать просто красивым манекеном, которого демонстрировали нацистским бонзам и фюреру при нужном случае.

Рихарду оставили звание и все награды, но как подозревал лишь для того, чтобы не возникало никаких лишних вопросов. И даже давали новые — в апреле 1944 года, через два месяца после возвращения на фронт для службы в прежней эскадре истребителей, защищающей от налетов Германию с запада, Рихарду вручили очередную планку в золоте с подвеской вылетов и чуть задержавшийся с вручением знак юбилейной выслуги в люфтваффе. А в мае, сбив в первые же пять минут боя, сразу два «мустанга»[177], он даже, к своему удивлению, удостоился чести упоминания в «Вермахтберихте» и поздравительной телеграммы от имени фюрера.

Рихард все так же вылетал на перехват «мебельных фургонов» и сопровождающих их истребителей, которые зачастили в Германию в последнее время, но ему было строжайше запрещено занимать командирские должности. И это тоже играло на придуманную легенду об испытаниях секретного самолета, как и тайный приказ гефепо любой ценой не допустить попадания майора фон Ренбек в плен англичанам или американцам, о котором Рихарду все же стало известно со временем — сложно было оставить в тайне такие вещи между людьми, которые несколько лет прикрывали друг друга в вылетах. Кто из сослуживцев подписался на выполнение этого приказа Рихарду было все равно. После бумаг с доносами от товарищей по эскадре, которые с явным удовольствием демонстрировал в форте Цинна следователь, только царапнуло, не причинив особой душевной боли. А еще он заметил, что топлива в баке его машины теперь было меньше, чем обычно. Боялись, видимо, что в один прекрасный момент он перелетит к своим мнимым союзникам. Пару раз это едва не убило Рихарда, когда не сумел рассчитать все верно, и заканчивалось топливо прямо на подлете к аэродрому. Приходилось садиться с выключенным двигателем, планируя в потоке воздуха. Но Господь явно благоволил к нему, и за несколько месяцев до момента, пока его не отозвали с фронта в эскадрилью «смертников», он ни разу не получил травмы даже при таких непредвиденных посадках.

Иногда Рихард напоминал сам себе Фурманна, который держался угрюмым молчуном в компании сослуживцев и сторонился любых совместных посиделок, предпочитая свою фляжку всем остальным. Он запретил себе вспоминать обо всем, что до сих пор вызывало саднящую боль в душе, но какие-то моменты или неосторожные вопросы непременно возвращали к ним. А сны не давали забыть — чаще всего это были кошмары, в которых его снова избивали в камере или ставили к расстрельной стенке, и он просыпался в холодном поту, чувствуя бешеный стук сердца в груди.

Непривычную всем отчужденность фон Ренбека, как он услышал позднее от своего механика, отнесли за счет потери любимой женщины, которую разгадали по отсутствию писем и слухам, которые прокатились по базе после того, как исчезла фотокарточка из кабины его самолета и со стены у койки. Потеря Вейха в одном из налетов на аэродром (когда парочка проклятых томми каким-то чудом вышла на их базу) только замкнула его еще больше и обозлила. Потому что даже тогда, в момент, в который Рихард был особенно беззащитен и морально, когда в полном одиночестве похоронил в одном из лесков неподалеку от аэродрома уже окоченевшее тельце своего верного товарища, русская снова вторглась в его мысли и в его душу, доказывая, что ничего не изменилось, что она по-прежнему властна над ним. Сидя у маленького холмика могилы собаки, он вспоминал не только Вейха, но и Ленхен, которую приказал себе забыть, но так и не сдержал этого намерения — затолкать все воспоминания в самый дальний угол своей памяти и заколотить дверь. Она вернулась вместе с воспоминаниями о его любимце, вырвалась из-за преград и снова прошлась штормом по израненной от потери Вейха душе. И тогда Рихард понял, что мать была отчасти права. Русская проникла в его жизнь настолько глубоко, что каждая часть, каждая деталь его настоящего и прошлого казалась связана с ней. И избавить от этого могла, наверное, только смерть, которая вдруг подошла совсем близко спустя несколько дней после потери Вейха, в начале мая 1944 года, когда Рихарду пришел перевод в 5-ю эскадрилью 200-й бомбардировочной эскадры[178].

— Ни черта не понимаю! — раздраженно бросил майор Бэр, еще даже не введенный приказом на место командующего эскадрой вместо погибшего недавно во время вылета прежнего командира. — Никогда не слышал об этой эскадрилье прежде, и…. Бомбардировочная эскадра? Пилоту-истребителю? Какого дьявола?

Рихард ничего не стал объяснять ему. Хотя прекрасно понимал причину этого перевода, вспоминая строки, которые написал собственной рукой под диктовку следователя в кабинете форта Цинна.