На осколках разбитых надежд (СИ)

— Осторожнее, майор! — осадил не менее резко его генерал Коллер[180]. — Это пораженческие речи! Вы знаете, к чему они ведут…

— Это действительность, от которой никуда не деться! — отрезал в ответ Рихард, стараясь не обращать внимания на предательский холодок страха при мысли о том, куда он мог снова попасть за эти слова — о каменных стенах форта Цинна, которые иногда снились ему. — Мы теряем машины, но что важнее — мы теряем людей, которые могли встать на защиту Германии или оказать влияние на ход войны. А ведь это наш долг в том числе — защитить немецкий народ от налетов томми и янки. Вы когда-нибудь бывали в обычном берлинском бомбоубежище во время налета, господин генерал? А вы, господин полковник? — обратился он к командующему эскадрой[181]. — Я был. Довелось в Берлине в феврале этого года. Одно из самых тяжелых моих воспоминаний, господа. Когда ты сидишь в форме люфтваффе в подвале в окружении простых людей, и все они смотрят на тебя с укором, потому что ты допустил все это — то, что «мебельные фургоны» смогли долететь до столицы и без усилий разносят дома и убивают женщин, стариков и детей своими бомбами, или сжигают их дотла адским огнем.

У него вдруг сорвался голос при этом воспоминании. В том бомбоубежище рядом с Рихардом сидела на чемодане старушка, несмотря на годы сохранившая строгую осанку, выдавая тем самым свое благородное происхождение. Она прижимала к себе маленькую болонку и как остальные рассматривала его внимательно, правда, без эмоций в глазах. Его парадную форму, виднеющуюся через распахнутую шинель (он как раз возвращался пешком после приема в рейхсканцелярии), его многочисленные награды и крест с мечами у ворота. Рихарду она чем-то напомнила вдруг фрау Либерман — такая же полная собственного достоинства старая берлинка (хотя вряд ли бы сравнение с еврейкой понравилось этой немке). Оттого было так больно и горько, когда старушка вдруг склонилась к нему и проговорила тихо, но твердо:

— Почему вы не в небе сейчас, господин летчик? Почему вы не защищаете нас от этих наглых островитян, разрушающих нашу дорогую страну?

Этот вопрос ударил пощечиной Рихарда, и он не смог больше находиться под этим взглядом и десятками других похожих. Тогда он встал и вышел вон под редкие протесты собравшихся в том бомбоубежище, невзирая на разрывы бомб и полыхающий огонь «зажигалок» вокруг. Но прошел недалеко — скоро сбросил с плеч шинель и стал помогать пожарной службе в этом адском зареве гасить пожарища, стараясь не допустить распространения. Как узнал Рихард позже, завернув в Берлин по пути новое место службы, Господь снова решил сохранить ему жизнь в очередной раз, побудив уйти из подвала. Тот завалило после обрушения перекрытий этажей, и пока пожарные и добровольцы разбирали завалы, добираясь к двери бомбоубежища, все внутри задохнулись из-за нехватки воздуха. Все, включая ту самую старушку.

— Это все лирика, — холодно произнес Коллер. — А нам нужны не лирические речи, а дельные предложения. Если у вас нет предложений, фон Ренбек, оставьте свои соображения при себе.

— А я согласен с майором, — вдруг вступил в разговор Баумбах[182], представитель министерства люфтваффе и один из наблюдателей проекта. — Я всегда сомневался в разумности этого решения. На данный момент так и выходит — это только потеря ресурсов, которые мы могли бы использовать более рационально.

— Я готов умереть за Германию, — добавил к этому Рихард твердо, снова вспоминая ту старую берлинку из бомбоубежища, и, оглядев других пилотов-«старичков», присутствовавших на совещании, поправился. — Мы все готовы умереть за нашу страну. Но эта смерть не должна быть такой бессмысленной. На Восточном фронте русские погибали, принеся нам по возможности множественный урон. В этом был смысл их смерти, их последний долг своей стране. Мы же погибаем здесь и сейчас без всякого смысла на этом полигоне.

Рихард не знал, повлияли ли его слова на дальнейший ход событий, или это просто стало совпадением. Но спустя пару дней после этого совещания было принято решение, что не будет больше никаких новых сцепок с существующими самолетами. Все становилось гораздо проще. Взяв за основу опыт русских, которые с первого же года войны на Востоке жертвовали собой, тараня немецкую технику, было принято решение, что теперь летчикам следовало делать именно это — подлетать максимально близко к цели и направлять машину с дополнительным грузом — бомбой для усиления взрыва и повреждений, прямо на нее. Правда, в отличие от коммунистов, немецкое командование не желало терять пилотов. «По возможности сохраняя жизнь путем оставления машины», гласила новая директива.