На осколках разбитых надежд (СИ)

Германия прежде всего… Защита и отпор… Германия рассчитывает на тебя… Помни о Дрездене… немецкий народ думает о тебе… Помни о Дрездене…

Как и полагал Рихард прежде, весь замысел удара группой пилотов-смертников был сущим безумием с самого начала. Молодые пилоты были слишком неопытны для маневренного боя даже на облегченных машинах. Строй был разрушен практически сразу. Огромная воздушная армада истребителей и бомбардировщиков янки (на вскидку, их было не менее полторы тысячи против их двух сотен машин) лишила кого-то боевого духа и обратила в панику, мешавшую думать рационально, а значит, сулившую верную смерть сейчас. А первая атака истребителей янки, сопровождающих неповоротливые махины бомбардировщиков, и вовсе смела часть немецких самолетов. Рихард видел, как покидают машины одни пилоты, и как их расстреливает в воздухе противник, не давая даже раскрыть парашют. Видел, как срываются в пике, не удержав машину, другие. Первое время пытался, как мог отвлечь на себя внимание. Но машина была облегчена полностью для вылета «смертника», потому боекомплект был быстро расстрелян, и оставалось только рискованно маневрировать, чтобы «сорвать» по возможности противника в пике, выбрав интуитивно малоопытного юного американского летчика. В наушниках то и дело раздавались крики страха, отчаяния или возбуждения, когда кто-то все-таки сумел направить машину на столкновение с самолетом противника, выполняя приказ и жертвуя собой.

«… Помни о Дрездене… Думает о тебе… Защита и отпор…», все крутилось и крутилось в голове Рихарда. И это были последние слова в его сознании, когда он выбрал для столкновения бомбардировщик янки, метя в крыло. Потом была совершенная тишина. Словно кто-то лишил его слуха в один момент, как только он откинул колпак и вывалился из машины, отталкиваясь ногами, как можно дальше от нее, чтобы не совершить той самой ошибки на полигоне под Берлином. Только ветер с силой бил в лицо и пытался порвать ткань комбинезона, когда Рихард стремительно несся к земле, словно его вытолкнули с силой из той смертельной бойни, что развернулась в воздухе сейчас. На какие-то мгновения он поддался искушению и помедлил, понимая, что уже вот-вот минует безопасную высоту для открытия парашюта. Вспомнил, как безмятежно выглядел Лютц, упавший с неба и переломавший себе все кости. Вспомнил о своей усталости от всего происходящего, и о том, что надвигалось в будущем. Вспомнил и закрыл глаза, чтобы не видеть приближения земной тверди.

Рихард всегда был скептиком в том, что касалось потустороннего мира. Церковь учила, что души уходят из этого мира и не возвращаются, и он свято верил в это. Но как скажите, на милость, было объяснить то, что он отчетливо услышал свое имя, произнесенное любимым голосом? Так произносила его только Ленхен со своим неповторимым легким акцентом, который так необычно звучал для его слуха. И Рихард выдернул трос, выпуская купол парашюта, сам не понимая, отчего вдруг переменил решение.

Ханке любил говорить когда-то, что все хорошее случается не единожды, а трижды. Рихард запомнил эти слова с детства. То же самое ощущение присутствия Ленхен в небе, которое он почувствовал во время той страшной бойни над Германией, пришло всего лишь один раз после того случая. Этот второй раз случился прямо перед вылетом к Одеру, вторым вылетом для смертников, которым посчастливилось пережить катастрофу в небе над Германией в начале апреля. Тогда его привычное состояние перед боем было разрушено до основания, а нервы напряжены до предела. И виной тому было не понимание того, что этот бой однозначно грозил быть последним даже для редких счастливчиков, ведь те пилоты, которым повезло бы покинуть машину и благополучно приземлиться с парашютом, имели высокие шансы попасть в плен к русским, а не к союзникам. Потому что вылет предстоял к тем территориям, что уже почти были захвачены Красной Армией, стремительно продвигающейся к Берлину. Счет шел на минуты, и эти минуты решали сейчас все. Виной тому состоянию стало объявление на смятом обрывке газетного листка.