На осколках разбитых надежд (СИ)

Время, отведенное Лене в городе, неумолимо истекало, как она чувствовала. А ее медленный шаг никак не приближал ее к комендатуре города. Но зато она случайно нашла совсем другое то, что даже не думала искать, но нашла, случайно зацепившись взглядом за очередной пост у подъезда здания напротив. А потом увидела вывеску, на которой крупными русскими буквами было написано: «Пункт сбора советских граждан для отправки на Родину». Это было так удивительно увидеть вывеску исключительно на русском языке впервые за время, проведенное в Дрездене, что ноги сами понесли Лену через дорогу.

Внутри здания было прохладно и шумно. В длинных коридорах какой-то бывшей немецкой конторы сидели и стояли люди. Лена видела их силуэты со своего места у входа в подъезд. Где-то стрекотали пишущие машинки, Лена хорошо знала теперь этот звук, проработав за похожей машинкой почти полтора года. А вот в глубине здания на втором этаже, куда поднималась широкая каменная лестница, царила тишина, изредка прерываемая приглушенными звонками телефона. «На Родину с чистым сердцем!» гласила надпись на растяжке из ткани при входе.

«Не верьте гнусной фашистской клевете!», — бросилась Лене в глаза надпись крупным шрифтом на листовках, лежащих на столике у входа и к которым так и потянулась рука. «Домой, на Родину, — к родным отцам, братьям, матерям и сестрам, домой — к великому Сталину!», — звал текст листовки, отозвавшийся тоской по прошлой жизни в Лене.

Над столиком с листовками висели плакаты. На одном был нарисован румяный советский солдат с автоматом и надписью «Честь и слава Красной Армии, победительнице!», а на другой этого же солдата обнимала измученная бледная девушка с длинной косой и повязкой OST на рукаве. «Спасибо, воин-освободитель, за спасение из немецкой каторги!», — гласила надпись на плакате. И Лена не могла не сравнить себя с героиней плаката невольно. Быть может, она была так же бледна, а под глазами лежали такие же темные тени, как у нарисованной остработницы. Но вот прической и платьем та очень отличалась от Лены — длинные косы вместо осветленных волос, светлое простенькое платье вместо шелковой блузки и юбки.

Неудивительно, что на нее так внимательно посмотрели сидевшие у ближайшего кабинета молодые юноши и девушки, а разговоры чуть поутихли. Лена хотела поздороваться с ними, но горло сжалось от волнения под этими оценивающе-осуждающими взглядами, и она промолчала. Просто прислонилась к стене, почувствовав знакомую слабость, и сильнее сжала ручки сумочки. Даже слабая улыбка, которой Лена попыталась снять напряжение, повисшее с ее приходом, не помогла. В ответ ближайшие к ней девушки в очередной раз окинули ее взглядом с ног до головы и зашептались между собой, а молодые люди просто отвернулись, словно им было неприятно на нее смотреть.

Да, девушки и женщины здесь были больше похожи на героиню плаката. Длинные косы или узлы из волос на затылке, спрятанные под косынкой, выцветшие платья или костюмы невзрачных цветов с более темными пятнами ткани там, где раньше был пришит знак OST на груди. Лена понимала, что ее темная юбка и светлая блузка отличаются от рабочей формы или обносок, которые давали работницам, пригнанным с Востока. А ее ровно подстриженные волосы, пусть и не завитые локонами, но выбеленные пергидролем, придавали ей чуждый вид в этой очереди даже с чистым лицом, не тронутым помадой или краской для ресниц. Но она была точно такой же, как они — несчастной, оторванной от дома нацисткой рукой, превращенной когда-то в бесправную в рабыню.

И все же не совсем такой. Никто из этих девушек не предавал Родину любовью к врагу. Никто из них не позволил себе лечь с ним в постель, став его супругой без росписи.

Внезапно одна из ближайших дверей открылась, и из нее вышли двое — усталый молодой офицер и заплаканная девушка в темном платье и наброшенном небрежно на плечи платке с красивой яркой вышивкой цветами. Из-за этого платка Лена не могла не обратить на нее внимание. Вся очередь при их появлении тут же замолчала и проводила взглядами то, как эта странная пара прошествовала по коридору к лестнице и затем наверх, в царственную тишину второго этажа.

— На фильтрацию, — произнес глухо один из парней в застиранной рубахе, у ворота которой была оторвана пуговица.

— Так я и знала! — резко бросила одна из девушек в очереди, а потом пояснила любопытным соседям: — Нюра у нас на особом счету в цеху была, старшей над нами стояла, как спелась с мастером цеха. И довольствие ей другое ставили, и нормы выработки ниже давали. Явно тут что-то не то было. Мало ли за какие заслуги, поди разберись.

— Вот и разберутся!.. Ясно же, что нечисто!.. У нас тоже такая сволочь была… — загудела-зашевелилась снова очередь в коридоре.

А Лена опустила взгляд на носки своих красных туфель и вдруг вспомнила ту ненависть, с которой на нее когда-то нападал «Обувщик».