На осколках разбитых надежд (СИ)

Кто знает, что она делала, чтобы вот так при немцах ходить? Не своя, не советская она все-таки… Не наша!

«Фильтрация». От этого слова вдруг повеяло чем-то тревожным, что напомнило об аресте коллеги и друга дяди Паши. Сжало в горле от страха, скрутило все внутри так, что было больно дышать. И Лена вдруг поняла, что если сейчас дождется своей очереди, если зайдет в один из кабинетов этого коридора, она определенно попадет на второй этаж, где придется доказывать не только свою невиновность перед страной, но даже свою собственную личность, которую она сейчас никак не могла подтвердить. И больше не выйдет из этого здания, пока не разберутся, кто она такая на самом деле.

Да, она, возможно, попадет домой, на Родину. Но она больше никогда не получит шанса узнать о том, жив ли Рихард и где он сейчас.

Сейчас, когда эта проклятая война больше не стояла между ними. Когда они, вероятно, смогут начать все сначала с иных точек, о которых она так когда-то мечтала бессонными ночами. Оставив в прошлом то многое, что разделяло их прежде.

Нам рано или поздно придется его сделать, Ленхен. Как бы ни закончилась эта война, нам всем придется делать выбор.

Ошиблась ли она тогда, в Орт-ауф-Заале, когда отказалась уезжать в Швейцарию? Лена не хотела об этом думать, потому что эти мысли заново вскрывали старые шрамы и причиняли боль. Как не хотела думать о том, что, возможно, она ошибалась, уходя из этого темного коридора пункта сбора. Но пока она не была готова шагнуть в кабинет к офицерам, занимающимся проверкой бывших остработников и назвать имя, под которым уже не жила почти два года, вызывая многочисленные сомнения на свой счет.

На выходе прямо над дверью висел очередной плакат, при виде которого у Лены подкосились ноги, и так и поплыло все перед глазами. На нем красивая пожилая женщина в алом платье и платке протягивала к ней руки. «Возвращайтесь на Родину! Мать ждет!» И при виде этого плаката вдруг захлестнуло в очередной раз горьким пониманием, что мама не будет ждать ее дома. Никогда больше.

— Что с вами? Вам плохо? Может, воды? — донеслось откуда-то со стороны на немецком языке. Лену подхватили за локоть, чтобы удержать на ногах и не дать упасть на каменный пол.

— Да, пожалуйста, — механически ответила она. А потом зачем-то добавила, что это все из-за болезни недавней, и из-за того, что потеряла маму когда-то. И что скоро ей станет лучше. И только спустя какие-то мгновения, когда полуобморочное состояние рассеялось, увидела, что сидит в одном из кабинетов на диване, рядом с ней стоит пожилой солдат, а чуть поодаль за столом расположился молодой офицер. На зеленом сукне стола стоит ее сумочка, а рядом лежит ее кенкарта. А говорит этот офицер с ней на немецком языке. Как и тогда, в коридоре, откуда он ее привел.

— Вам лучше, фройлян? Может, еще воды? — сухо осведомился офицер. И когда она отказалась от протянутого солдатом стакана с водой, забросал ее тут же вопросами, пытливо вглядываясь в нее. — Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали?

Что можно было сказать в ответ на это? Совершенно случайно сюда попасть было сложно немцу, ведь на здании висела крупная вывеска на русском языке. Поэтому она просто промолчала, потупив взгляд. Офицер еще раз осмотрел внимательно ее документы, а потом бросил кенкарту в сумочку, встал из-за стола и протянул ее девушке.

— Вас проводят к выходу, фройлян, — сказал он Лене, а потом обратился к солдату уже на русском языке. — У нас тут что — проходной двор, Зайцев? Какого немка сюда просочилась? То, что война закончилась, не означает, что нужно терять бдительность.

— Подождите! У меня есть кое-что!

Это решение пришло неожиданно в эту минуту, когда она уже почти дошла до порога кабинета. Но нельзя было сказать, что оно не было сотни раз обдумано раньше. Просто она не понимала прежде, как лучше поступить. И вот сейчас импульсивно нашла решение даже до того, как обдумала его верность толком.

В ее сумочке лежала небольшая записная книжка, которую Лена прежде прятала в тайнике с «люгером». В ней были записаны не только стихотворения Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Фета, которые она старательно воскрешала в памяти, чтобы не забыть русскую речь. Если бы офицер увидел эти записи, то определенно возникли бы иные вопросы, помимо тех, что были заданы. Но там же на нескольких страницах были перечислены имена тех, перед кем Лена все еще считала себя в долгу. И она не могла уйти просто так, унося их в забвение.