На осколках разбитых надежд (СИ)

Лена вспомнила, сколько сил ей стоило вернуться сюда, в Розенбург, два года назад. Да, если бы она не захотела ехать, Рихард бы прекрасно ее понял и не стал бы настаивать на ее присутствии. Но он был ее мужем. За годы, проведенные вместе, они практически не расставались. Она видела в его глазах желание вернуться в Розенбург, привезти свою семью в родовое гнездо фон Ренбек. Кроме того, все эти годы он мучился пониманием, что так и не похоронил свою мать, оставив ее тело в церковном склепе на могиле отца. Для него стало одной из целей в жизни похоронить мать по-человечески — в гробу, а не просто в саване, с достойной церемонией прощания, что он и выполнил первым делом, когда вернулся в эти земли.

На самом деле, Лена всегда боялась, что Рихард захочет вернуться сюда, в Германию, тогда, когда она не будет к этому готова. И было неизвестно, когда сотрется след, оставленный войной и пленом в ее душе. Наверное поэтому за годы, прожитые в Швейцарии, они с Рихардом реже говорили между собой на немецком, чем на других языках. В Женеве, куда ее привели в 1945 году сердце и память как о городе, где когда-то жил и работал сам Ленин, официальным языком общения был французский. В семье же они чаще говорили на русском языке. Только здесь, в Германии, немецкий снова стал постепенно завоевывать свою долю в их разговорах.

Поехала бы Лена в Германию, если бы Рихард решил вернуться раньше? Она до сих пор не знала, нашла бы в себе силы или нет. К ним на виллу в предместье Женевы часто в первое время приезжали или писали бывшие сослуживцы Рихарда. Его звали и в Колумбию, и в Аргентину, и даже в ЮАР. Он неизменно отказывался. Сначала ссылался на нездоровье после плена, затем уже прямо и без уловок говорил, что ему не интересно летать под флагами чужих стран. Но самым волнительным для Лены стал визит в 1955 году. На этот раз Рихарда приехали звать на родину, в ту часть Германии, которая была «свободна от коммунистов» и «возрождалась из пепла войны».

— В прошлом году нам вернули свободу[223]. Мы имеем сейчас все шансы возродить Германию! Теперь союзники не против нас, как когда-то. Теперь они наконец-то поняли то, что мы знали давным-давно — русские угроза для всего мира. Нам нужны люди с опытом, как у вас. Чтобы создать сильную армию и встать плечом к плечу с американцами и британцами, когда снова будет война с коммунистами.

Так убеждали Рихарда тогда его собеседники. Лена не стала слушать дальше — поспешила подать поскорее кофе и закуски гостям и вышла вон, с трудом скрывая свое негодование на этих немцев в форме, так похожей на ту, в которой когда-то нацисты пришли убивать ее соотечественников. Она боялась, что Рихард примет их предложение. Ему обещали хороший контракт с годовой суммой, что была выше получаемой Рихардом прибыли в его небольшой частной авиакомпании, и возможность вернуться на родину — любой бы ухватился за такой шанс обеими руками. Лене даже трудно было дышать все то время, пока в их доме находились два бывших пилота рейха, ныне ставшие оберстами в люфтваффе бундесвера. Правда, визит вышел очень кратким. Лена с удивлением спустилась со второго этажа виллы, когда услышала, как отъехала от их дома автомашина. Рихард прочитал вопрос в ее глазах и не стал ее долго томить, выдавая свое сильное волнение привычным заиканием:

— Я ска… сказал им, что моя же… жена — русская. Ос…остальное они по… поняли сами!

Так они остались в Женеве еще почти на сорок лет. Словно Рихард тогда, в 1955 году, окончательно для себя все решил. Оба получили гражданство после почти десятилетнего проживания с «Permit de tolerance»[224]. Сначала Лена, затем — после долгих собеседований и проверок — Рихард. Хорошо, что их детям не пришлось так долго ждать. Единственная, впрочем, сложность была с Валентиной как с беженкой из Германии. Остальные стали швейцарцами без особых затруднений.

О том, что она никогда не сможет родить детей, Лена призналась Рихарду еще тогда, в их первую брачную ночь под крышей тюрьмы, в комнатке на душном чердаке, где их запер британский конвой. Она боялась этого признания, но и промолчать не смогла. И так корила себя, что не сказала перед тем, как Рихард надел ей на палец кольцо. Словно не дала ему возможности узнать обо всем перед столь важным событием в его жизни.

Это стало сильным ударом для Рихарда. Настолько, что он даже не смог говорить в первые пару минут — никак не складывались даже слоги. Она заплакала тогда, видя его побледневшее лицо, и он прижал ее к себе так сильно, что заболели мышцы от его хватки.

— Ма-аааа… — только и смог протянуть он, желая узнать всю правду, и Лена сердцем разгадала его вопрос и поспешила сказать, что вина в ее стерилизации лежит на Биргит, не на баронессе. Чтобы хотя бы на толику стереть из его блестевших влагой глаз чувство безмерной вины.