На острие меча

У самого уха тонко взвизгнула тетива, и золоченый шлем неестественно дернулся назад. В глаз его владельца впилась черноперая стрела, и он тяжело завалился на щиты своих солдат. Кассий воспользовался временным замешательством противника и повел легионеров в новую атаку. Рубка возобновилась, еще более ожесточенная, чем до того. Крики, стоны и лязг металла смешались в один невообразимый гул.

– Ауксиларии, разделим славу с нашими братьями! – Лукан выхватил из ножен меч и ринулся к трапу. Капитан хотел ему что-то сказать, но запнулся на полуслове. – Оставь десять человек разжигать жаровни, – на ходу бросил Гай командиру пехотинцев. – Нам понадобятся факелы.

Трап поскрипывал, будто стонал под тяжестью калиг, а клокотавшее внизу море словно норовило заглотнуть. Память тут же воспроизвела картинку падающих в воду легионеров, беспомощных и обреченных. Лукан закусил нижнюю губу и, с бьющимся сердцем преодолев все одиннадцать футов, ступил на палубу «боспорца». Она была сплошь залита кровью.

– Слава и Рим! – раздался за его спиной дружный клич ауксилариев.

– Слава и Рим! – ответили ему ободрившиеся легионеры.

Кассий оглянулся через плечо, и их глаза встретились. Испачканное кровью лицо центуриона светилось. Вероятно, он уже предвкушал близкую победу.

Как вихрь, пробежав вдоль борта к носу корабля и рубя всех, кто попадался на пути, легкая пехота очистила эту часть судна и теперь, перестроившись, стала напирать на фланг боспорцев, смыкая кольцо, в котором те оказались. Трупы и вязкая жижа, в которой скользили ноги, мешали движению. Некоторые воины были еще живы, пытались ползти на обрубках конечностей или просили, захлебываясь кровавой пеной, прекратить их мучения. О пощаде не молил никто. Их добивали короткими ударами мечей; хруст костей и хлюпающие звуки выплескивающейся крови дурманили сознание, ноздри разъедал кислый запах изувеченной плоти…

Лукан продвигался в первом ряду ауксилариев. Закрываясь щитом, отражал удары впадавших в отчаяние врагов, колол в ответ; его клинок давно стал красным. Мужество боспорцев заслуживало уважения. Ни один из них не попытался найти спасение в море. Они стояли насмерть, окружив тело своего командира, не издавая ни единого звука. И в этом молчании безропотно принявших свою судьбу мужчин было что-то величественное, почти божественное.

Из опасения попасть в своих соотечественников, со второй пентеры прекратили обстрел. У фальшборта толпились воины и матросы, с угрюмым молчанием наблюдавшие за схваткой. Сам корабль с переломанными веслами левого борта беспомощно покачивался на воде…

Последнего боспорца прикончил Кассий. Заставил того раскрыться ударом щита, затем в стремительном выпаде пронзил его гладием между ключиц, провернул клинок и, коротко выдохнув, выдернул. Пожилой, но крепкий телом воин тяжело рухнул на колени, устремив тускнеющий взор на своего врага. С бульканьем, толчками изо рта хлынула на грудь темно-алая кровь. А еще через миг он упал на палубу лицом вниз.

На уцелевшей пентере как будто только и ждали этой развязки. На римлян обрушился настоящий шквал дротиков и стрел.

– Дети Гадеса! – выругался рядом с Луканом командир легкой пехоты, которому наконечник копья оцарапал предплечье.

В два коротких мгновения легионеры выстроили черепаху; ауксиларии под защитой щитов во главе с трибуном отошли к противоположному борту.

– Факелы! – не оборачиваясь, крикнул Лукан.

И ждавшие его приказа воины бросились к трапу.

До обездвиженного «боспорца» было около двадцати футов, и факелы один за другим без труда перелетели на его палубу. Тех, кто пытался их затушить, сбивали стрелы сирийцев. Четыре… пять человек уже лежали на настиле с остекленевшими глазами. Дымок, а за ним и робкое пламя стали заниматься над палубой. Первые люди, не дожидаясь неминуемого конца, бросились в море. А вскоре уже все судно трещало, объятое огнем.

– Возвращаемся!

– Назад, на корабль! – повторил команду трибуна Кассий и подошел к Лукану.

– Хорошая работа, центурион. – Гай совершенно не представлял, что еще в таких случаях нужно говорить своим подчиненным.

– Согласен, неплохо размялись, – сдержанно, но с едва заметной усмешкой ответил великан и протянул ему золоченый шлем с белым плюмажем. – От всей нашей центурии. Ты вовремя поспел, трибун.

* * *