На острове

Самуэль побарабанил пальцами по стене. Ему нездоровилось – определенно нездоровилось. Он чувствовал, как его захватывает странная неугомонность, легкая и пронзительная, только он не мог направить ее в нужное русло. Она просто взвинчивала его, распыляясь без остатка. Он устал. Страшно устал. Ничто, включая эту пронзительную легкость, не могло преодолеть свинцовой тяжести прожитых лет, висевших на нем гирями.

Самуэль снова услышал, как кувалда разбивает камни. Человек вернулся к своему занятию. Взяв ключ с грязного коврика, Самуэль вставил его в замок и выглянул за дверь. Было похоже, что скоро опять пойдет дождь, но дверь закрывать Самуэль не стал. Он хотел, чтобы человек увидел это и не таил на него обиды.

Он пошел на кухню и убрал посуду, остававшуюся с прошлого вечера, стараясь чем-то занять себя, дать работу своим беспокойным рукам. Он вскипятил воду, заварил чай и не пожалел для себя трех ложечек сахара. Второго ножа у него не было, поэтому он оторвал от буханки ломоть. Буханка заветрилась, пролежав на стойке без пакета, и ему было трудно жевать хлеб беззубым ртом, так что он окунул ломоть в чай. Можно было бы поджарить хлеб и съесть с яйцом и помидором, но у него не было на это сил.

Он подумал, ел ли с утра человек. Не было видно ни крошек, ни кружки – никаких следов завтрака. Самуэлю захотелось вынести человеку чай с хлебом, но он не решился. Он понимал, что должен быть добрее, но ему мешали мелочность, обиды и паранойя, развившиеся у него за последние дни. Мешали его старческое тело, довлевший над ним маяк и долгое-долгое прошлое, тащившее его на дно; разум его представлял собой клубок лжи и страха.

Доев и допив, Самуэль протер стойку, подхватил с краю крошки и вытряхнул из окна над раковиной. Потом пошел в гостиную, решив там прибраться, но там был полный порядок. Человек оказался аккуратным жильцом.

Самуэль уселся на диван в легком раздражении и снова ощутил дурную взвинченность. У него кружилась голова. Мысли путались, разбегались. Все тело ныло. Он закрыл глаза, застыл; у него закололо в боку – это был нож, он колол его изнутри снова и снова. Самуэль ухватился за бок и стал ловить ртом воздух, решив, что умирает. Значит, вот она, смерть? Он принюхался, не пахнет ли горелым. Непонятно. Подтянув колени к животу, он сжался в комок. Он ушел в себя и не вернулся. От него ничего не осталось.

ОН УСЛЫШАЛ ЗВУКИ ВОЗНИ С ИНСТРУМЕНТАМИ. И запах, густой и влажный, никак не вязавшийся с этими звуками. Едкий запах навоза, настолько сильный, что у него засвербило в носу. Он все еще лежал на диване, хотя утреннее головокружение и недомогание, казалось, отступили до следующего сезона. Кто-то – понятно кто – накрыл его одеялом, пока он спал. Несмотря на это, руки и ноги у него были холодными, просто ледяными, а голова – горячей.

Он открыл глаза. Человек стоял на коленях и ковырялся в видеоплеере. Кофейный столик был отодвинут, а изношенный ковер покрывали газеты. На стеллаже место видеоплеера отмечал темный прямоугольник, испещренный пылью.

Через открытое окно шел запах навоза, но и сам человек источал его. Майка и колени у него были испачканы. Должно быть, он разбрасывал навоз в огороде. Самуэль почувствовал благодарность; эта задача была не из легких.

Человек поднял взгляд от видеоплеера и улыбнулся ему. Затем склонил голову набок, подложив ладони под щеку. И снова улыбнулся. Самуэль кивнул и улыбнулся ему в ответ, пожав плечами.

Человек указал на разобранный видеоплеер маленькой желтой отверткой и сказал несколько слов. А затем сделал жест, удививший Самуэля. Он поднял кулак, выставив большой палец: все в порядке. Самуэль впервые увидел, чтобы человек использовал этот жест, и ощутил проблеск надежды там, где раньше была тьма. Между ними возникло нечто ценное: начало языка. Это оказалось единственным сообщением, которое они могли передать друг другу, не рискуя быть непонятыми, помимо того чтобы тыкать во что-то и строить рожи. Самуэль потер нос и неловко ответил тем же жестом. Его пальцы не гнулись до конца. Человек повторил жест, смеясь.

Самуэль встал с дивана, придерживаясь за спинку. В комнате стемнело; собирались грозовые тучи. Вдалеке пророкотал раскат грома. Самуэль включил свет, чтобы человеку было лучше видно. Потом пошел на кухню и тоже включил свет. Он с удивлением увидел, что нож лежит на стойке, как будто всегда там лежал, никому не внушая угрозы.

Он поставил воду кипятиться и достал кружки и чайные пакетики. Затем неуверенно взял нож и подумал, какой он легкий и безобидный. Самуэль обрезал край буханки, от которого оторвал кусок утром. Отрезав два ломтика, он намазал их маргарином, положил на сковородку и стал жарить, пока обе стороны не подрумянились. Затем заварил чай и отнес в гостиную две кружки и поджаренный хлеб. Одну кружку и ломтик хлеба он поставил на кофейный столик, для человека.