На острове Буяне

"Расписаная иду", - думала Бронислава с осторожностью, чтоб не сглазить. И вздыхала: "Уж не знаю: к худу ли, к добру ли, а всё ж - расписаная! Не так себе".

Кеша держал её под руку, будто полусонную. Ему давно хотелось идти быстрее, а она с непривычки двигалась теперь в тесных сапогах совсем короткими, частыми шажками.

- Хм... - нетерпеливо поглядывал на неё Кеша. - С китайской императрицей я бы добрался до районной газеты гораздо быстрей, чем с тобой.

- Да сапоги... Прям сами ездиют, Кеш, во все стороны. Даром что на заказ шитые, - оправдывалась Бронислава, не прерывая своего тщательного, прерывистого движения по ускользающей из-под ног земле, похожей на небо: туп-туп-туп... - И надела утром, они капли не тёрли. А теперь усохли что ль? Даже не знаю.

- Не надо было надевать. Если тебе их скроили из шагреневой кожи, - заметил Кеша весьма неодобрительно.

- Нет, Кеш. Они из телячьей. У нас Корней Платоныч-то из дерьма не шьёт. Даже не берётся.

Чтобы двигаться побыстрее, она сама уцепилась за кешин локоть. И всё рассуждала:

- Была бы я в валенках, за мной бы никакая императрица не угналася. А если ты, Кеш, по-другому считаешь, ну тогда и женился бы на ней. А не на мне.

- Как-нибудь в другой раз. Непременно! - пообещал он.

И завздыхал:

- Эх, знал бы Хрумкин, как быстро я погружаюсь в тину бессмысленного супружества, в очередной раз... Снова потянула меня женщина за собой, на дно семейной жизни! Он мне предрёк, между прочим, что как художник я состоюсь в той самой мере, в какой отброшу от себя всё, кроме своего творчества. Флейту изо рта вынул и предрёк... Кстати о погружении: что ты про своего сына говорила? - вдруг озаботился он.

- Когда? Я и не успела... А кого говорить-то? Ты его на карточке видал. Над календарём она висит. С автоматом которая.

- И что с того?

- С которого? - не поняла Бронислава.

Она поправила шаль под подбородком, перевела дух и заулыбалась в ожидании ответа.

- ...Ну и что ты молчишь, как бешеная?! - не выдержал он. - Должен я иметь представление, в конце концов, кто у меня в родственниках обнаружился? По ходу жизни?

- А-а, - махнула рукой Бронислава, двинувшись снова. - Витёк-то? И учился, вроде на четвёрки, а по поведению... Я, Кеш, за один карбид пять раз в школу вызывалася. Не говоря про калоши. Про директорские. К полу гвоздями прибитые... Ну, он, директор, по лыжным гонкам классы неправильно судил. Домой уж было собрался, чосонки свои белые надел, в калоши ноги-то сунул. Да и упал в них, в прибитых, в своём кабинете, вниз лицом. Плакал. Даром что буянский... Вот горе-то было! Витёк потом его даже пожалел. Сам прощенья просить пошёл. А директор-то заплаканный как упёрся - так и не простил. На педсовет его вынес, Витька. Ну, пока они голосовали там, за двойку по поведению, Витёк тогда всю одёжу учительскую через петельки на один замок, на навесной, нанизал да на ключ и запер. На вешалке прям. Пола к поле... Учителя эти толкутся после педсовета, а ни одно пальто от другого не отцепишь. И ключа нигде нету. Им - хоть каруселью, спина к спине, домой нараспашку иди: вот как наголосовалися... Сторожиху ведь к нам домой присылали. Передали с ней: двойку на тройку Витьку исправили, чтоб он ключ щас же отдал. Вот, в одиннадцатом часу ночи польты-то свои и разомкнули... Ну, разве они, учителя, не понимают? Дети, шалят помаленьку... А зато, когда Нина училась!..

Но Кеша, не дослушав, побежал вперёд, натянув вязаную шапку до глаз. Он похлопывал себя по плечам, и Бронислава едва поспевала за ним следом. Тогда она отстала нарочно: "И что мне теперь торопиться?" Потом отряхнула полу пальто просто так, для красоты. И сощурилась ему вслед: "А-а, пускай, расписаный, хоть в какую сторону бегёт! Никуда не денется. Пошарашится разве только, а уж - всё: на кукане, считай, как судак... Может, Нюроньке ещё мешочек земляники сушёной дать? Попозжее? Они ведь в этом году на просеку, вместе со всеми, не ездили. Не собирали. Зайцевы".

И решила окончательно, пошевеливая в сапогах пережатыми пальцами ног: "Радёхоньки будут небось - отдам! Правильно. Пускай пирогов с земляникой напекут. Да и едят пускай с медком. За наше здоровьице!"

Сама с собою, Бронислава стала вспоминать на тихом ходу, как летом к ним в Заготзерно заглядывала одна из редакции этой, свиристелка. Дяди Паши Струкова племянница. Сама - плоскодонка, а вся в обтяжку. Говорила только с начальством, да бойко так... Иван Иван Павлыч и рта не успевал открыть, а она уже всё за него скажет и в блокнотик это самое всё запишет. "Они там вон какие! В редакции-то. Модней городских. Незамужние все, небось, - с тоской думала Бронислава и чувствовала, что волнуется. - Хоть бы уж не устроился, что ль..."