На острове Буяне

Закашлявшись, Кормачов схватился за грудь, поднялся с бревна и густо сплюнул красным. Потом отёр губы. Но Зуй всё улыбался непонятной своей улыбкой, пытаясь натянуть короткие рукава фуфайки хотя бы на запястья, широкие и красные от мороза.

- Горит, горит село родное... - скорее проговорил, чем пропел, он. - Да, много с тобой их развесишь, Кормач. Хоть с судом, хоть без суда. Оттого красиво ты в больничке всё рассказывал, про месть без крови, что сам ни одного не смарал! А как смарал бы, тогда бы вот я на тебя поглядел. На опытного... Горит вся Родина моя!

Однако, подумав, одобрил всё же:

- Сарынь на кичку - это я всегда "за". Только, извини, Кормач, про религию твою я всё равно то понимаю - то нет. И тебя не понимаю, дядька Нечай. Вот слушаю и угораю: у нас руки в крови, а мы тут - про Бога. Про Архангела. Про Христа... Мокрушники мы с дядькой Нечаем! А сами святые разговоры ведём. Чудно мне от этого. Сильно чудно - дядино гумно... Глядите-ка! Он, что ли?

Зуй показывал пальцем на вершину.

Старик и Кормачов встали. Со склона в котловину летел на лыжах, огибая редкие ели, поджарый, высокий монах. Три пары лыж были привязаны к его спине и торчали подобием крыльев. А полы стёганой рясы развевались по ветру. И снежный белый вихрь вздымался и вился за его чёрной спиной.

- Точно, монах мчится... Шестикрылый! - обрадовался Кормачов. И вздохнул глубоко, хватаясь за грудь: - Андроник. Он. А то... Тяжело что-то, братцы. В душе булыжник лежит. Право слово.

Монах сделал крутой разворот около костра и отёр лоб рукавицей.

- А мы думали, зря ждём! - улыбался ему Кормачов.

- Всё - не зря! Никакого "зря" на свете не бывает, - кивал монах. - Радуйтесь, радуйтесь, и ещё раз говорю вам: радуйтесь!.. Мне мимо вас на автобусе до Стасовки проехать пришлось. Там я и лыжи раздобыл, и припасы, глядите-ка.

Зуй развязывал лыжи на его спине, а сам монах уже раскрыл тяжёлую торбу, снятую с пояса. Он вынимал из неё каравай домашнего хлеба, огромную жестяную кружку и три лунообразных круга.

- Молоко замороженное, - деловито говорил монах, раскладывая всё на снегу и мешая тем Зую. - Отколем сейчас кусок да растопим в кружке хворому, на костерке-то вон. Попьёт... А тут - луковки. Ох, лучок! В походном деле без луковки никуда.

- Нам бы чаю лучше, - отвернулся Зуй. - Плиточного бы захватил.

- Мы ведь чуть было не ушли, - всё изумлялся Кормачов. - И как же ты нас застал, отец Андроник?

- С помощью, с помощью, - перекрестился монах, забрал у Зуя верёвку и подпоясался ею, сложив втрое. - Препояшем чресла на доброе дело.

- Да ты и так весь в верёвках! - веселился Зуй.

- А и правильная твоя критика, - легко согласился тот, отошёл в сторону и прилежно высморкался, прижав сначала большим пальцем одну ноздрю, а потом другую. - Правильная.

Утёршись рукавом рясы, монах выхватил из-за голенища валенка короткий сапожный нож:

- Поделим вервие, братцы, - приговаривал он, разрезая другую верёвку на части. - Препояшемся. Всё за пазушку можно положить, препоясавшись. Луковки-то, луковки к телу спрячьте: не замёрзли бы луковки.

- Устал, чернец? - спросил его старик.

- Это тебе не кадилом махать! - с удовольствием заметил Зуй.

- Ничего. Километров десять только на лыжах гнал. Да вот, снежку поем. Посидим маленько и пойдём, - подвернув полы рясы, монах подсел к огню. - Ничего. Я ведь и поесть в Стасовке у духовного лица успел. Сами-то как?

- Ночами шли, - откликнулся Кормачов. - В заброшенных домах спали. Много порушенных изб на Руси нынче, полным полно. Вымираем, батюшка! Ещё в сторожке переночевали разок. Только двое последних суток тяжёлые были, а так...

- Ну и ладно, - кивнул монах, надкусывая снежок. - А толковали про что?

Все трое переглянулись. И Зуй усмехнулся от костра, устраивая алюминиевую кружку с кусками молока на углях:

- Да вот, говорили: "Эх, молочка бы с булочкой, да на печку с дурочкой!" Про это как раз.

- Балуешь, Зуй... - попрекнул его Кормачов.

Но старик сказал монаху серьёзно:

- Что есть зло! Разбирались.

- Разобрались? - спросил монах почтительно.

- Власть денег - зло! - кивнул старик. - И всякая продажная тварь на нашей земле - зло. Она уничтоженью подлежит. А ты что скажешь?

Монах заморгал и растерялся. Потом ответил неуверенно:

- Зло, оно... Оно есть ничто. Ибо не имеет состава. Действия же его таковы: разрушение, беспорядок, разделение... Производятся они душами, повреждёнными грехом.

Все трое переглянулись. Старик же сосредоточился ещё больше.

- Борьба с разрушителем жизни - добро? - требовательно спросил он.

- Борьба с грехом своим - добро.

Старик недовольно пожевал впавшими губами. А Зуй с досады запел в сторону, отвернувшись:

- Горит. Горит. Село родное.

Горит. Вся Родина. Моя...