На отливе войны

Всего через несколько недель Ла Мотт ушла из госпиталя, решив найти место волонтера там, где сможет сполна применить свои умения. Но это оказалось на удивление непростой задачей. В середине марта 1915 года она в отчаянии жалуется: «Я потратила четыре месяца на то, чтобы постоянно выслушивать отговорки, мол, как нейтральная сторона [американка] я не имею права нигде работать! Однако же существует огромная, пугающая нужда в персонале; на мой профессиональный взгляд и чутье, происходящее чудовищно»[198].

Многомесячные поиски подходящего места в Париже хотя и сильно расстраивали Ла Мотт, но дали ей время поразмыслить о войне и о том, в каком ключе ее преподносят читающей публике. Очень скоро она осознала, что французское правительство держит обывателей на «диете» дистиллированной информации и что узнать правду из «цензурированной парижской прессы при подавлении свободы слова и общих законов военного времени» крайне затруднительно. Аналогичным образом, подозревала она, и Германия практикует цензуру, распространяя собственную пропаганду[199]. По ее ироничному замечанию, «одни и те же действия подавались как проявление крайнего зла или, напротив, крайнего благородства, смотря кем они совершались!»[200] И все же Ла Мотт горела страстным желанием работать военной медсестрой и применить свои «ценные умения там, где в них была наибольшая необходимость»[201].

На протяжении того времени, что Ла Мотт провела в Париже, в ее личной жизни тоже произошло нечто значительное. У нее начались длительные романтические отношения с Эмили Крейн Чедборн, разведенной дамой из Чикаго, которая вот уже около десяти лет жила за границей. Обе они были американками из влиятельных семей, почти ровесницы, но в других отношениях – полные противоположности. Ла Мотт убежденная анархистка и профессиональная медсестра, отдавшая сфере общественного здравоохранения больше десятилетия. Чедборн – богатая наследница («Крейн Компани», основанной ее отцом), увлеченный коллекционер искусства (она приобрела тысячи произведений живописи, в том числе Гогена, Матисса и Дали) и никогда не работала. В отличие от Ла Мотт, которой вечно не хватало денег и которая привыкла ездить третьим классом и жить в третьесортных гостиницах, Чедборн вела жизнь обеспеченную и утонченную. Перед войной одна американская газета писала, что ее особняк в престижном лондонском районе Мэйфейр был «центром встреч различных слоев бомонда, особенно литературного и артистического толка»[202].

Находясь в Париже во время первой военной зимы, Ла Мотт и Чедборн стали тесно общаться с писательницей Гертрудой Стайн и ее многолетней спутницей Элис Б. Токлас. Как пишет Стайн, «та зима была не слишком радостной. Люди приходили и уходили, и новые знакомые и старые. Приезжала Ла Мотт, она героическая женщина, но боится обстрелов»[203]. Чедборн позже вспоминала, как они «сидели на лестнице с Гертрудой Стайн во время бомбардировки немцами Парижа» в марте 1915 года[204]. Однако в том же году Стайн написала в высшей степени экспериментальную повесть о попытках Ла Мотт найти себе серьезное применение в качестве военной медсестры[205].

Наконец в конце весны 1915 года Ла Мотт предложили роботу медсестры-волонтера в военно-полевом госпитале в Бельгии, который устраивала и оборудовала для французской армии Мэри Борден – еще одна чикагская наследница-экспатриантка. С конца июня 1915 года до начала июня 1916 года Ла Мотт чередовала долгие рабочие периоды с продолжительным отпуском, который проводила в Париже или отправляясь для восстановления здоровья в Южную Францию или Испанию.

Но еще до приезда в госпиталь Ла Мотт получает травматичное впечатление от пребывания в зоне боевых действий. Она уехала из Парижа 20 июня и вместе с другими сестрами добралась до французского портового города Дюнкерка. Во вторую ночь их пребывания там немецкая дальнобойная артиллерия начала обстрел города и окрестностей. С обескураживающей оперативностью она пишет о 14-часовой бомбардировке в своем эссе «Под огнем в Дюнкерке» следующее: «Впервые я увидела войну во всей мощи, увидела разор, что причиняют эти гнусные пушки»[206].

Когда Ла Мотт прибыла во вновь открытый госпиталь в Бельгии, то приступила к ежедневному уходу за ранеными и больными французскими солдатами с ближайшей передовой. Как Чедборн писала Стайн в августе 1915 года, «мисс Ла Мотт находится в тринадцати милях от Ипра в передвижном госпитале (который никуда не движется). Она хотела туда попасть, но боялась до смерти»[207]. Хотя она и «боялась обстрелов», но преодолела свой страх и оставалась в госпитале все начало осени. Как позже вспоминала Чедборн о том сентябре, «мисс Ла Мотт пока в „боевом“ настроении»[208]. В начале октября она наконец возвращается в Париж, проводит с Чедборн пару недель на юге Франции, после чего устраивается в своем парижском доме[209].