На озере Великом [авторский сборник]

Я взмахнул кнутом. Волна, все возрастающая по мере удаления от рукояти, побежала по верёвке; спет лившись на конце, она упала на шею петуха. Петух срезал бег, голова его свалилась набок, как подбитый венчик цветка, и он припал к земле. Оттолкнулся крыльями, снова упал и задёргался на месте.

— Что с ним? Я ж его только по лапкам!..

Кланя схватила петушка и сунула головой в кадку, полную дождевой воды. Мне казалось, что всё поправится, но петух дёрнулся туловищем, вытянул лапки и замер. На глаза его легла белая плёнка, только в узкую щёлочку проглядывала коричневая дужка зрачка. Я бросился в избу, упал на кровать и зарыдал. Я не слышал, как Кланя гладила меня по спине, утешала меня словами. Горе этого дня, горести всей моей деревенской жизни, неслыханное горе хозяйки над погибшим петушком приходили ко мне всё новыми и новыми слезами. Потом хозяйка сильными руками оторвала меня от подушки, зажала в коленях, чтобы я не вырвался, и принялась подолом вытирать мои слёзы:

— Не плачь, не плачь, маленький, головка разболится! Ведь он даже не мучился. Кланя, покажи ему цыпу! — Весь её упрёк был в том, что старого петуха она перед убийцей назвала цыплёнком.

Петух уже был ощипан, вокруг его шеи синело колечко — след петли. Но вид его пупырчатого фиолетового тела, так несхожий с живым обликом, подействовал на меня успокаивающе. Тем не менее я снова расплакался. Дети стояли кругом и молча смотрели на нас, только самый маленький пустил нюни. Кланя отёрла ему лицо и прикрикнула на него, словно своими слезами он мешал моему плачу. Пришёл хозяин, его горе было так же скупо, как и его радость. Он взвесил петуха на руке, поворошил его кожу.

— Славный петух, — сказал он. — Придётся на базар нести, там его с руками оторвут. А ты не плачь, вечером в ночное пойдём. На тебе, — и он протянул мне кнут.

Но я не взял его. Мне уже не хотелось быть властителем существ, населяющих сельский мир, мне хотелось стать их братом.

Игра

Я сижу в доме на Красной улице. Из окна видны Университетская набережная, голубоватооранжевая полоска Невы, дома на противоположном берегу. Но мне видно и дальше, за Университетской. В огромной остроконечной расселине одного из домов виднеется Большой проспект. Треугольный кусок вырезан из дома, как из пирога.

Я поглядел в окно, когда вдалеке раздался первый разрыв артснаряда. Каждый день методично обстреливают они город.

Первый снаряд разорвался далеко от нас. Но спокойным нельзя быть — они переносят огонь.

За стеной играют дети: восьмилетний Котя и шестилетний Мик. Я стучу в стену:

— Ребята, в подвал!.. Артобстрел!

Я стараюсь говорить с лаконичной вескостью, как в воинском приказе. Этот тон обычно больше всего действует на ребят, но сейчас они заняты игрой и не обращают на мои слова ни малейшего внимания. Так происходит уже не первый раз, но я снова стучу в стену и ложусь на диван. Я тоже решаю остаться в комнате. На улице тихо, разрывы всё так же глухо теряются вдали. И в доме тихо. Сквозь тонкую стенку ясно слышатся голоса ребят. Какая-то скучная у них сегодня игра.

— Дзынь-н-нь! — Это Котя.

— Старший политрук слушает, — отзывается басом Мик. — Вам кого?

— Мне старшину Косачёва.

— Косачёв вышел, — отвечает Мик (он реалист и любит, чтобы игра походила на жизнь). — Вы мне ещё позвоните!

— Нет, теперь вы мне позвоните, — с досадой говорит Котя, — а то я звоню, звоню, и всё без толку.

— Дзынь-н-нь! — Это Мик.

Но Котя разозлился и теперь отвечает, что такой-то занят и подойти не может. Игра не клеится, но они с завидным упорством стараются раздуть угасающую искру.

Между тем огонь приблизился к нам. Стала «слышна траектория», как говорят артиллеристы. Шелест, прерываемый чавканьем.

Разрыв. С потолка осыпается немного извести. Второй. Мне становится мучительно жаль детей, трогательный закон детства заставляет их играть во что бы то ни стало.

— Обстрел! — говорит Котя.

Они даже не слышали моего предостережения. Я снова стучу в стенку. В ответ несётся: «У-у-э!.. У-у-у!» Этот странный звук, который умеют производить только дети, означает автомобильную сирену. Мик сигналит вовсю. Я понимаю: это мчится «скорая помощь». Трещит кресло, изображающее автомобиль.

— Быстрей, товарищ водитель, там дом завалило! Много жертв, — говорит Котя.

Походя они создают обстановку игры.

— Какой дом? — спрашивает Мик. — Пятиэтажный?

— Семиэтажный, — решительно говорит Котя.

Мик сигналит ещё неистовей.

Я хорошо представляю себе двух этих ребят: Котю с большим, упрямым лбом, нахмуренными глазами и разбитыми, в ссадинах, коленками и хрупкого Мика с тонким, серьёзным лицом. В Коте преобладает мужское начало, в Мике — женское. Таких, как Мик, взрослые всегда оскорбляют сравнением с девочкой.

Разрыв через дом от нас. В разрядившемся воздухе исчезают звуки.

Мне немного не по себе. За окном медленно оседает пыль, особенно нежной кажется голубизна воздуха над крышами.

— Трр! — доносится из-за стены.

Машина затормозила. Теперь в движение приходит вся мебель. Голос Коти:

— Осторожней, ребята. Да поживей, поживей — там люди!