На озере Великом [авторский сборник]

Он — «главный врач» и начальник аварийной группы. Это немного смущает реалиста Мика.

— Послушай, Котя, мы же не пожарники?

— Без разговора, товарищ! Там люди заваленные.

Вздохнув, Мик принимается за «раскопки».

— А вот и мы, товарищи пострадавшие! Ну как, вы все живы? Мы сейчас окажем вам первую помощь. Мик, оказывай первую помощь.

Новый взрыв возмущения:

— Но я же водитель и пожарник, Котя! Я не могу быть санитаром! Так не бывает!

— Не разговаривайте, товарищ! Кем нужно, тем и будете!

Мик покоряется.

Я слышу, что сейчас в ход пошли подушки. Верно, это и есть пострадавшие.

— Смотри, Мик, — радостно говорит Котя, — мы успели вовремя, все живы!

— Ничего не все, — говорит Мик, и в голосе его звучат подозрительные нотки. — Так я не буду играть. Это не взаправду!

— Ну, а кто же не жив? — спрашивает Котя. — Я что-то не вижу неживых.

— А вон та девочка — она совсем неживая.

— Ну, та девочка… — раздумчиво говорит Котя. Ему хочется успокоить товарища, но он не может совладать со своим сердцем. — Так это же Варя, Мик. Мы с ней играем в саду. Неужели ты хочешь, чтобы Варю убили?

Нет, Мик этого не хочет. Пусть Варя будет жива. Но он хочет, чтоб было как взаправду, иначе неинтересно.

— Вот этот старичок умер. Смотри, Котя, он совсем даже не дышит!

Тяжёлый диванный пуф, очевидно приподнятый Миком, с размаху опускается на диван. Жалобно погуживают пружины.

— Этот старичок?.. — Пауза. — Нет, он как будто немного дышит. Послушай, Мик, он чуточку дышит.

— Нет, не дышит. И вовсе не дышит! То есть ни чуточки!..

— Ну что ж, что не дышит! — решительно говорит Котя. — Мы сделаем ему искусственное дыхание. Так бывает!

— Не поможет! — упрямо говорит Мик. — Его совсем задавило.

— Нам надо его спасти, Мик! — горячо возражает Котя. — Это очень хороший старичок. Он профессор. У него очки, палка и зонтик. И он ходит гулять с собакой по утрам. О нём пишут в газетах. У него даже орден есть. Надо обязательно его спасти.

Котя делает искусственное дыхание. Он шлёпает ладонями по клеёнчатой обивке пуфа, приговаривая:

— Раз, два. Раз, два…

— Он всё-таки не дышит.

Котя не отвечает. Шлепки становятся громче. Я слышу прерывистое дыхание Коти. Его руки неутомимо бегают по клеёнчатой обивке. Он так старается, словно в самом деле надеется оживить диванный пуф.

— Котя, можно я буду тебе помогать? — тихо говорит Мик.

Вы будете жить, профессор! Мне хочется пойти пожать руку маленькому ленинградцу за упрямый романтизм его души, побеждающей неверие и слабость. Но я не делаю этого, чтобы не помешать игре, вернее — тому большему, чем игра, что происходит за стеной.

— Разотри ему ноги, — приказывает Котя. — Теперь дело пойдёт быстрей.

Шлепки, шуршание продолжаются с удвоенной силой. Я вдруг замечаю, что разрывы несколько отдалились от нас, хотя снаряды всё ещё накрывают наш район.

— Не помогает, — устало говорит Мик.

— Ничего, Мик, поможет. Смотри, какой он старенький и седой. Мы обязательно должны спасти его. Он будет жить, только работай, Мик!

Работай, Мик! Человеческая жизнь стоит любой работы.

— Вот так. Ещё немного… Теперь холодное на грудь… — Голос Коти срывается. — Подай графин, Мик…

Булькает вода, выливаясь из горлышка графина, и глухо барабанит по клеёнчатой обивке. Тяжёлое, согласное сопение.

— Ты слышишь, Мик?

— Что?

— Он вздохнул. Послушай, он вздохнул.

Задерживая дыхание, Мик вслушивается.

— Да-а, — говорит он неуверенно. — Котя, надо послушать пульсу. Ты знаешь, где пульса?

— Знаю. Ты послушай пульсу, а я ещё немножечко подышу ему… Ну вот, теперь он совсем дышит. Мы спасли его, Мик! — Котя заговорил низким голосом: — Вы спасены, товарищ профессор. Можете идти работать. Вот ваши очки, зонтик и палочка. Не надо нас благодарить.

— Большое досвидание, — говорит шестилетний Мик.

Как тихо на улице! Неужели обстрел уже кончился? Смотрю на часы: пятнадцать минут, в течение которых немцы методично каждый день обстреливали город, миновали…

На озере Великом

Всю дорогу до озера Великого Валька Косой рассказывал небылицы. Я уже был наслышан о нём, как о самом отъявленном врале в деревне, но почему-то он рисовался мне вдохновенным выдумщиком, с безудержно поэтической фантазией, что не врёт даже, а сочиняет для украшения жизни. Я ошибался: он врал как-то мрачно, невразумительно, ленясь продумать свою выдумку до конца, и при этом косил сильнее обычного.

Мы повстречались с ним и с Петраком, колхозным шофёром, свояком Анатолия Ивановича, неподалёку от опушки леса, сбегающего к озеру.