На Памире

Осенью, решив порадовать друзей-археологов, я тщательно перерисовал из дневника на отдельные листы все наскальные рисунки. Когда были проявлены пленки, отпечатал для них и снимки. Прежде чем отнести все это, я стал проверять по фотографиям правильность зарисовок. И к великому своему удивлению, обнаружил, что на фотографии Джамакской скалы изображений было значительно больше, чем на рисунке. Снова вытащил дневник, снова проверил, даже пересчитал изображения. Сомнений быть не могло: на снимке было козлов больше, чем на рисунке. Я ничего не понимал.

Так и не сумев объяснить странный феномен, пошел со всем этим к археологам. Вадим Александрович Ранов, которому я отнес материалы, высказал относительно этого расхождения гипотезу: фотообъектив уловил очень старые изображения, полностью слившиеся с фоном стены и поэтому не уловленные глазом. И стена, и старые изображения покрылись одинаково темным слоем пустынного загара. По степени «латинизации», то есть степени интенсивности пустынного загара, можно определить относительный возраст этих наскальных рисунков — петроглифов. Ранов рассказал мне также, что эти петроглифы — не что иное, как охотничья магия: древний охотник сначала рисовал козла, поражал изображение копьем, а потом уже шел охотиться на козлов настоящих. Видимо, от удачи охоты зависело слишком многое, раз охотник не ленился на такую трудоемкую магию.

Я поинтересовался: почему же рисунки, различно патинизированные, а значит, разновозрастные, одинаково примитивны? Ранов сказал, что изображение животного — это символ в охотничьей магии, не больше. Вот и сохранялась традиционная символика: рисунки стилизовали сравнительно одинаково. Но именно сравнительно. И Ранов тут же вытащил целую пачку фотографий и стал демонстрировать мне разные способы стилизации древних рисунков, разную степень их выразительности. Все это получалось у него очень убедительно, хотя сам я, хоть убей, ничего бы этого не подметил: не профессионал.

В следующем сезоне я не поленился снова добраться до Джамака, чтобы рассмотреть в натуре рисунки, уловленные фотообъективом и не замеченные глазом. Все было правильно: рисунки, действительно, были там, где их зафиксировала фотография. Если бы не фото, я бы даже сейчас принял их за шероховатости скалы. Но это, несомненно, были рисунки. Ранов говорил, что их возраст, судя по характеру изображения, возможно, превышает две тысячи лет. Вот тогда-то я и решил, что наскальные рисунки — это и мой объект, не только археологический.

Дело в том, что нам легче восстановить природную обстановку, какой она была сто тысяч лет тому назад, чем ту, что была, скажем, за пять тысяч лет до нас. События стотысячелетней давности оставили массу следов: ледниковые долины и морены, системы террас, глубины речного вреза и так далее. Эти события были грандиозны (оледенения, например) и очень продолжительны (например, подъем горной страны). Вот яркие следы и дают нам возможность восстановить эти события. Несколько тысячелетий— слишком короткий срок для того, чтобы мелкие изменения накопились в виде яркого следа. А грандиозных событий вроде оледенений за историческое время не было. Вот почему больше всего споров среди ученых идет о палеогеографии последних тысячелетий. Именно, поэтому я и ухватился за эти наскальные рисунки.

Впрочем, задолго до того, как я за них ухватился, накопилась специальная литература, подогревшая этот научный интерес. Еще в прошлом веке, да и в пашем столетии тоже, появились статьи и книги, в которых утверждалось, что Средняя и Центральная Азия стали пустынными за историческое время, чуть ли не буквально на глазах у человека. Мертвые города в пустынях, покинутые древние крепости, засыпанные песками стволы давно погибших деревьев, неожиданно быстрая гибель ряда цитаделей и целых древних государств — все это выстраивалось в систему доказательств того, что примерно три-четыре тысячи лет тому назад климат резко изменился и Центральная Азия стала катастрофически быстро усыхать. Позже всем этим фактам нашлись и другие объяснения: войны, накопление подгорных наносов, блуждающие русла рек, уходивших в сторону от оазисов, и так далее. По срезам тысячелетних деревьев установили, что никаких резких изменений за последнюю тысячу лет климат не претерпел. Словом, гипотезу усыхания Азии ученые в основном отвергли. Но не все. Некоторые исследователи упорно продолжали доказывать, что усыхание климата за историческое время все-таки произошло, более того, оно продолжается. Причем не только на равнинах, но и в горах, в том числе и на Памире. На этот счет тоже приводились всякие доказательства. Механизм иссушения гор объясняли ростом горных барьеров — Гималаев и Гиндукуша, которые загородили путь муссонам в Тибет и на Памир. Впрочем, о гипотезе стремительного роста гор я уже писал.