На полынных полях

– И вряд ли кто другой! – уверенно заявила Наталья. – Ведь у меня, к сожалению, сохранилась лишь одна фотография Гавриила Петровича, да и та плохонькая, чёрно-белая. Но я хотела дать Борису даже не фото, а «Братьев из Нави». Копию для него распечатала – думаю, ему было бы достаточно.

Василий, которому передалось настроение жены, обнял её за плечи:

– Жаль парня, – сказал он. – И я его прекрасно понимаю: если эти русские люди, вытянувшие на себе и войну, и разруху, и всю свою остальную солёную жизнь – не великомученики, тогда кто? – Рубахин вздохнул. – Да и лошадке нашей деревенской в копыта поклониться – тоже не грех, в чём же тут святотатство? – Василий поцеловал печальные глаза жены.

Они немного помолчали, и Василий спросил:

– А ты сама-то знаешь кого-нибудь из церковных великомучеников – Мину Котуанского, например, или Евфимию Халкидонскую?

– О! – изумилась Наталья. – А кто они нам – Котуанский и Халкидонская?

– Нам – никто! Тыщи полторы лет назад муки приняли страшные – за любовь к Иисусу…

– Всё ясно! – невесело усмехнулась жена. – Это, как потом Карл Либкнехт и Роза Люксембург! Никто уже не помнит, чего такого они натерпелись у себя в Германии за любовь к Марксу, но зато в любом русском городишке есть улицы, названные в их честь!

Гавриил Петрович сказал бы – подмена святынь…

Он был уверен, что свод русских святых вообще должен быть другим: он у него начинался князем Святославом, а заканчивался Виктором Захарченко.

– Это руководитель Кубанского казачьего хора, что ли? – удивился Василий.

– Он. Гавриил Петрович считал, что этот человек уже при жизни достоин причислению к лику святых за то, что собрал, сохранил и возвращает людям светлую славянскую душу, разлитую в народных песнях.

А ещё несравненной святой он называл Арину Родионовну – няню Пушкина, говорил, что эта крестьянка, баюкая своего барчонка, излила в его душу столько света, столько исконного славянского духа, что он уже не мог не стать великим русским сказителем…

– Мощный был старик Гавриил Петрович! – задумчиво произнёс Василий. – Ему бы лекции читать по университетам!

– Да кто бы его туда пустил! – с огорчением вздохнула жена. – Его бы сейчас и попы анафеме предали: старик говорил, например, что Кирилл и Мефодий – вовсе не творцы славянской письменности, а её уничтожители! По заданию церкви эти два персонажа слепили свою кириллицу из еврейского и греческого алфавитов, чтобы заменить исконное славянское письмо-руницу.

Остальное сделали христианские миссионеры – они преследовали и убивали всех, кто знал руницу, повсюду сжигали и стирали всё написанное рунами, то есть лишали славян их письменного наследия!

Ты сам подумай, Василий: разве сегодня выпустят на аудиторию лектора, утверждающего, что христианство никогда не было духовным просветлением, а изначально служило инструментом духовного порабощения?

Меня он убедил в своей правоте очень просто: положил передо мной на стол две маленькие книжки, та и другая – признанные шедевры древней русской литературы: «Слово о полку Игореве» и «Житие протопопа Аввакума», сказал: «Прочти их, дочка, подряд и сравни – сразу всё увидишь и поймёшь!»

– Любопытно! – заметил Василий. – Завтра же скачаю их из Интернета и сам так прочту!

– Постой! – Наталья вдруг резко отстранилась от мужа. – Вспомнила: у него же на обратной стороне холста надпись была карандашом: деревня Колодцы, Вологодская область!

– Это ты про Рябинина? Ну, тогда – вообще никаких проблем! – улыбнулся Василий. – Найду я его…

***

…Облупленная стрелка-указатель на булыжном шоссе подтвердила Василию, что если свернуть на извилистый просёлок, то до деревни Колодцы – всего восемь километров.

Настроение у Рубахина стремительно портилось: как только он съехал с федеральной магистрали на «дорогу местного значения» – его беспрестанно трясло. Трясло вместе с машиной на ухабах, но ещё больше трясло изнутри – от картин, которые ему открывались в пути.

Кичливые островки подмосковных коттеджей остались далеко позади.

Теперь и слева, и справа он видел лишь серые деревни с покосившимися, а то и полуразрушенными избами. Долго ехал Василий среди бывших полей, безнадёжно заросших травой и молодым березняком, и с каждым новым километром в нём нарастало ощущение, что прошла здесь какая-то чума, и когда-то обитаемые, обустроенные многими поколениями русских людей места – опоганились и вымерли…

«Давненько ты, Рубахин, с асфальта не съезжал! – удручённо отметил он про себя. – А Россия-то вот она – смотри и не отворачивайся!»

За мрачными мыслями он прозевал нужный поворот. Когда попалась вскоре на пути большая, но увы – не та, деревня, Василий, чтобы не барабанить попусту по окнам, решил подъехать к магазину – там уж точно будет, у кого уточнить дорогу.

Две пожилых женщины о чём-то неспешно беседовали у дверей дореволюционного каменного лабаза, вросшего в землю почти по окна. Вывески никакой на нём не было – над входом красовался лишь яркий баннер с надписью «Pepsi».