На полынных полях

«Вот и в каждой русской башке – прямо на мозгах – теперь нашлёпка «Pepsi»! –невольно ругнулся про себя Рубахин. – Интересно, можно ли найти хоть одну вывеску «Квас» где-нибудь в Миннесоте или Алабаме?» – подумал он…

Женщины прервали свою беседу, и вопросительно уставились на Василия.

И снова его неприятно резануло по сердцу: они были так бедно и несуразно одеты, что лет сто назад далёкие прабабки приняли бы их за нищих побирушек – своих внучек из двадцать первого века…

А деревня ещё хранила следы тех времён, когда жили здесь люди в достатке: многие избы были пятистенными – такие ставились для больших и дружных семей; немало попадалось и двухэтажных домов: первый этаж из кирпича, второй – деревянный сруб – это крепкий хозяин строил, зажиточный.

И везде: на фронтонах, на карнизах, на окнах домов, над крылечками и воротами – причудливые, великолепные узоры деревянной резьбы. В полусгнивших теперь кружевах наличников – лучистые символы солнца, сплетение трав и цветов, лебединые крылья, кое-где – даже сказочные львы, которым по чину полагалось бы выглядеть грозно, а они походили на добрых домашних котов…

Василий знал, что это была не просто красота, это была светлая древняя волшба – каждый узор, каждый символ имели особое значение: призывали в дом благополучие или же защищали его от напастей…

***

…Деревня Колодцы протянулась вдоль плавной дуги речного берега единственной улицей. Она выглядела полуживой, потому что избы с заколоченными крест-накрест окнами стояли чуть ли не одна через одну.

Медленно двигаясь по улице, Василий опустил боковое стекло и пытался угадать, в какой из домов постучаться, чтобы спросить про Рябининых.

Ему повезло, и стучаться не пришлось: на скамейке у очередной избы с пегой кошкой на коленях неподвижно сидела сухонькая, сгорбленная старушка. Рубахин остановился и пошёл к ней.

Старушка чуть выпрямилась и подняла на него выцветшие глаза, в которых не отразилось ни малейшей тени любопытства.

– Скажи, бабуся, – на всякий случай погромче обратился к ней Василий. – Рябинины в этой деревне – где жили?

Она некоторое время смотрела на него молча, потом отрицательно покачала головой:

– Нет здесь Рябининых, в Вологде они…

– А Борис Рябинин – он тоже сейчас там?

Лицо у старушки дрогнуло, и она тихо заплакала – без всхлипов, одними слезами:

– Бориска-то помер – уж лет пять, как не больше! – она вытащила из рукава кофты мятый платок и крупно трясущейся рукой вытерла глаза. – Внуком он мне – дочкин сын…

Это было какое-то горькое везение или мистическое совпадение – так вот, сходу, найти нужную точку в конце пути длиной в семьсот с лишним километров.

– А не вас ли Борис на картине рисовал – с дедом и лошадью? – спросил Василий вглядываясь в лицо своей собеседницы, и глаза её снова наполнились слезами:

– Нас рисовал, да и пропал он из-за картины-то этой! Вернулся из Москвы чёрный весь, сам не свой. Сказывал – заснул на вокзале, а проснулся – нет ни картины, ни сумки! Вот он и запил тут у нас беспробудно. Так и сгорел от водки-то за одно лето…

– Прости, бабуся, – Василий тоже окончательно расстроился. – Я ведь не знал, что всё так плохо. И больше картин никаких после Бориса не осталось?

– А тебе почто? – она снова вытащила свой платок и промокнула глаза.

– Я бы их сейчас купил – за хорошие деньги!

Старушка махнула рукой:

– Да на кой мне деньги-то твои! Покупать у нас тут нечего, да уж мне и не нужно ничего!

– Ладно, прощай тогда, бабуся! Хороший у тебя был внук! – Рубахин поклонился и направился к машине.

– Постой, сынок! – послышалось за спиной. – Погоди уезжать-то! – старушка тяжело поднялась на крыльцо и скрылась за дверью.

Василий подошёл поближе к ступенькам.

Она вернулась через несколько минут и протянула ему небольшой холст, свернутый в трубку:

– Возьми, будет тебе память о нашем Бориске! Ты, я вижу, человек не злой – ну и с богом тебе!

Рубахин осторожно развернул подарок и увидел те самые глаза, так поразившие когда-то Наталью – скорее всего, это был этюд, который писал Борис Рябинин со своей бабушки для будущей картины.

Он уже не смог произнести ни слова – просто молча обнял старушку и пошёл к машине…

***

На обратном пути, уже за Костромой, Василий заехал на заправку и почувствовал, что смертельно, нечеловечески устал. Наполнив соляркой бак внедорожника, он решил час-полтора вздремнуть, понимая, что иначе рискует уснуть за рулём.

Пристроившись на площадке рядом с огромной фурой, Рубахин откинул сиденье, заблокировал двери и, как в чёрную яму, провалился в тяжёлый сон…

…Он уже подъезжал к Москве, и вдруг увидел, что дороги впереди больше нет – прямо через асфальт, вздымаясь беспорядочными волнами и закручивая страшные водовороты, неслась бурлящая водяная стихия.

Василий вышел из машины, совершенно не понимая, откуда здесь могла взяться такая широкая река! Он подумал, что, скорее всего, где-то рядом прорвало плотину, и теперь стремительный поток нёс на себе брёвна, доски, и ещё какой-то хлам и домашний скарб.