На Пришибских высотах алая роса

Он гордо поднял голову и твердым шагом пошел вперед, не опуская ее, не сдаваясь перед ненавистным врагом. Мордастые немцы, хозяева положения, ржавшие по жеребячьи, подняли в его душе еще большую ненависть. Они становились все наглее и горластее. Их сытые рожи, звериное самодовольство сильных, которым все позволено, пробуждало в нем злость и сопротивление. От нежелания им подчиняться в нем закипала кровь с такой неодолимой силой, что он готов был совершить безотчетный поступок, и заплатить за него жизнью. Вот она, долгожданная смерть, как освобождение от невыносимых страданий, как избавление от мучительных унижений. Немцы, ошарашенные дерзостью пленного, перестали орать и смеяться. Все уставились на него. И, когда он уже был готов совершить это непоправимое, в этот момент на его пути, преградив дорогу, оказался немец, проходящий по своим делам. Перед этим немецкий солдат, обернувшись с кем – то разговаривал, а когда продолжил свой путь, оказался лоб в лоб с Константином. Они бы столкнулись, если бы оба не отпрянули друг от друга от неожиданности. Сытый самодовольный верзила при погонах, с оружием, вначале даже не понял, что этот без погон, без ремня, слегка заросший и худой русский пленный и тот, чьи глаза, полные ненависти и силы, один и тот же человек. Внешний вид пленного не соответствовал его внутреннему состоянию. Он стоял, вперив бычий взгляд в немца, с побелевшим от напряжения лицом и сжатыми кулаками. Немец понял, что этот ему дорогу не уступит. Более того, он безоружный готов броситься на него. Темная пелена возмущения от неповиновения и дерзости русского спала с глаз, и немец оценил смелость врага. В его взгляде промелькнуло что-то похожее на уважение. Перед ним – настоящий солдат. Всего несколько мгновений они стояли, не уступая друг другу дорогу, но, наверное, эти минуты в какой-то мере решили судьбу пленного. Его достоинство увидели и другие, и, чтобы разрядить обстановку кто-то из стоящих тут же немцев, позвал своего сослуживца. Остальные расступились, открывая перед Костей дорогу в ад. Им удивительно было видеть, что этот русский идет с гордо поднятой головой, чеканя каждый шаг своей уверенной поступи. Он шел к своим, туда, где за колючей проволокой томились его соотечественники раненные, расхристанные, измученные, но свои. Теперь и он будет рядом с ними, будет в плену. И вдруг откуда-то из самой глубины души, выплеснула и резанула по сердцу правда: «Он, Константин Первых, черноморский моряк, севастополец – в плену». От нее потемнело в глазах, и позор сжал сердце так, что он задохнулся. Переступив черту, осмотрелся. Он теперь не поднимал головы, смотрел в землю, чтобы никто не видел его горя, горя моряка легендарного флота. Обнаружив в поле зрения свободное место, опустился на траву. Никто его ни о чем не спрашивал, видимо понимая состояние вновь прибывшего. Стонали раненные, над ними вились мухи, привлеченные запахом крови и нечистот. Ему хотелось кушать и пить, только не хотелось жить… опозоренным.

Два дня их продержали под солнцем, не давая ни еды, ни воды. На третий день, когда огороженная территория была битком набита пленными, их построили и повели, предварительно расстреляв тяжело раненных и обессиленных, тех, кто не мог идти. Все эти дни он стоически переносил все невзгоды, выпавшие на его долю, не жаловался, никого не ругал и жил надеждой на побег, который он совершит, как только их куда ни будь поведут. Поэтому, когда объявили построение, он бодро встал в шеренгу в середине строя. Он считал, что это место наиболее удобное для совершения побега. Но возле него оказался молодой солдат, парнишка девятнадцати лет, раненый в ногу. Сделав первый же шаг, он оступился и упал бы, если бы Константин не подхватил его. Вскоре он понял, что самостоятельно парень идти не может и, если это заметят охранники, они его сразу же пристрелят. Видимо это понимал и сам солдатик, и смотрел на твердо и уверенно идущего соседа с мольбой.

– Как тебя зовут? – тихо спросил Константин, так как разговаривать не разрешали.

– Олег, – шепнул он на ухо своему спасителю.