На Пришибских высотах алая роса

Шли проселочной дорогой, поднимая густую пыль. Безжалостно палило солнце. В пересохшем рту даже язык прилип к небу. Очень хотелось пить, но Костя гнал от себя мысль о воде – старался думать о чем-нибудь другом. Вспоминал Катю, их единственную ночь, и ее такую целомудренную и трогательную. Если бы не война, как бы они зажили с ней. Никогда до этого он не думал о семье – некогда было. Сначала школу надо было окончить, потом в армии отслужить, и только после этого можно было думать о женитьбе. Армию он не успел закончить из-за начавшейся войны, и мысль о женитьбе пришла раньше срока. Она нагрянула неожиданно. И жену он себе выбирал не долго. Все получилось как-то само собой. Но теперь ему было приятно думать, что у него есть жена, что ждет она его, думает о нем и, может быть, ждет ребенка. При мысли о ребенке тепло стало на сердце, и он подумал о том, каково оно будет, когда он увидит маленький комочек, своего ребеночка, его частичку. Его размышления прервал резко остановившийся охранник.

– Старайся меньше хромать, – шепнул Олегу, заметив, что один из сопровождающих повернулся, оглядывая колонну.

По рядам скользил тупой и безразличный взгляд охранника. Вскоре все поняли, цель его осмотра, когда он велел выйти двум, едва плетущимся пленным на обочину, и тут же уложил их очередью.

– Подтянись, – гаркнул он.

И колонна, подгоняемая скорее наглядным примером, чем его окриком, подтянулась и быстро зашагала вперед. Но идти все время с такой скоростью почти никто не мог. Сказывалась усталость, и они шли все медленнее и медленнее, согнув спины и втянув головы в шеи. Они не смотрели по сторонам, потому что самое главное в их жизни сейчас было то, что на дороге, под ногами. Споткнись кто – ни будь хотя бы один, и нарушится уже отработанный ритм такого сложного организма, как колонна пленных. И никто не знает, как себя поведут охранники, и никто не гарантирует, что стволы их автоматов не повернутся в их сторону. Константин обхватил Олега рукой за талию и не просто поддерживал, а почти нес. Это он позволял делать себе только тогда, когда охранники не смотрели в их сторону. Как только кто-то из них поворачивал голову, он опускал руку. Но не всякий выдерживал даже такой ритм, и постепенно перекочевывал в конец колонны. Чтобы порядок не нарушался, кто-то из последующего ряда становился на его место. Таким образом, этим вражьим душам невдомек была хитрость пленных. Так думали бедные, обессиленные люди, еле волочащие ноги по пыльной гужевой дороге. Если бы был асфальт, идти бы было намного легче. А здесь подошвы то цеплялись за бугорки, то, подворачиваясь, соскальзывали во впадины. Надо было идти очень осторожно, потому что вероятность вывиха поджидала на каждом шагу. И таки один из них это сделал. Его с двух сторон подхватили рядом идущие, но охранник заставил его выйти на обочину. Все знали, чем это закончится.

– Прощайте ребя…

Он не успел договорить. Пока колонна стояла, подтянулись два последних ряда, которые немного отстали. Охранник покосился на них и громко скомандовал:

– Вперед марш, войско Сталина… хреновое, мать вашу так!

А войско Сталина представляло убогое зрелище. «Почему так? – спрашивал себя Константин, – почему мы какие-то расхлябанные, что ли?» Он вспоминал колонну пленных немцев, которую ему пришлось наблюдать. Их гнали несколько десятков километров, а они были все выбриты, с начищенными сапогами, и говорили потом, что у них было с собой все, до последнего личного номерка. Сказывалось и отношение, конечно, тех, кто пленил. «Дисциплина везде нужна, – думал Костя, – не только в бою. А в бою и тем более, но, к сожалению, она была очень слабой, особенно в звене боец – младший командир. А ведь дисциплина является залогом стойкости, умения и готовности погибнуть, но не отступить. Так, как это сделали они там, на Днепровском берегу в 1941-ом. И не только они, а многие и многие, для того, чтобы выстоять, буквально вгрызались в землю, погибали, но не отступали. Только при жесткой дисциплине никто не посмеет уйти со своего места в окопе».