На привязи (СИ)

Медленно выпрямив руки, Марик спрыгнул на пол и уставился на вошедшего в зал. Он стоял шагах в двадцати — крупный, плечистый, чуть выше ростом, на лице написано бесконечное неверие. Марик и сам, наверно, с таким же выражением созерцал темные, поблескивающие медью волосы, глаза, цвет которых не разглядеть отсюда, но Марик прекрасно знал: зеленые, прозрачно-зеленые. Он медленно наклонился и поднял с пола свою майку, которую сбросил перед подтягиваниями. Вытер с лица пот, судорожно ища слова.

Так и вылезала улыбка. Так и вылезала некстати осчастливившая мысль: а может, увольнение — на благо. Как бы иначе он встретил Антона? А следовало бы догадаться, что он работает в этом же участке… Марик наконец посмотрел на Антона прямо, не выдержал, улыбнулся и сказал:

— Привет.

Вышло так легко, словно они виделись только вчера, и не было извечной стены отчуждения. Да, вцепился Марик в эту идею, они теперь взрослые, это не школьные стычки, где дети — как собаки…

— Не ожидал тебя встретить, — напряженно сказал Антон. — Дай, думаю, в зал схожу, а тут ты скалишься…

Марик мгновенно перестал улыбаться. В нем что-то щелкнуло, будто его перенесло обратно в детские годы, и он язвительно ответил:

— Я специально тебя поджидал, дорогуша, чтобы заранее расстроить. Но ты не беспокойся, мне обещали в напарники хорошего парня, а значит, мы с тобой больше не увидимся…

Антон дернулся и неприязненно ответил:

— А я и забыл, что ты меня иначе как дорогушей и не величал.

Марик ухмыльнулся:

— Обидно, дорогой, я в это слово все тепло свое вкладывал. Впрочем, — холодно добавил он, — можешь расслабиться, мне ты совершенно неинтересен. Полагаю, это наша последняя встреча. Уступлю тебе зал, радость моя.

Марик, сжимая в онемевшем от напряжения и гнева кулаке майку, прошествовал мимо Антона. На лице ни один мускул не дрогнул, уши не запылали, но в горле стало горько. Он поступил в своих лучших традициях, точно так же, как делал в школе: назубоскалился и сбежал. В итоге, он один виноват в том, что его никто не любил и вряд ли когда полюбит…

— Стой.

Марик обернулся, инстинктивно ожидая, что ему прилетит меж глаз. Но Антон стоял неподвижно, пристально изучал его и явно что-то старательно обдумывал.

— Первое, — наконец сказал Антон. — Ужимки оставь при себе, Инспектор таких, как ты, не любит.

Марик бы поспорил с тем, что любит Инспектор Оливер Дивар, но промолчал. Антон тем временем сверлил его взглядом и мерно продолжал:

— Второе. Я тоже ужимки не люблю. И тебя недолюбливаю, чего уж тут таить. Поэтому постарайся не выделываться. Не способен имя произнести — обращайся «лейтенант».

— С чего ты взял, что я к тебе обращаться буду, дорогуша?

Антон дернул уголком губы, и Марик приготовился выставить блок, если Антон ринется на него с кулаками. Но тот смог сохранить спокойствие, выдохнул и ласковым тоном произнес:

— Дорогушу назначили тебе в напарники, мудак.

Марик опешил, и на этот раз лицо не удержал. Антон, довольный собой, ухмыльнулся и пошел в дальнюю часть зала.

Ужасно хотелось посмотреть, как он будет тягать железо. Но Марик запретил себе и дальше дразнить этого медведя, даже если поначалу он кажется дисциплинированным.

Многое надо было уложить в голове. Решить, как себя вести. К тому, что Антон будет рядом с ним половину каждого дня, Марик оказался в высшей степени не готов.

========== 2 ==========

Посвящение в должность патрульного Оливер даже не попытался обставить торжественно. Марик подошел к его кабинету в восемь утра, обнаружил у двери Антона и задумался, стоит ли здороваться. Антон искоса глянул на него, буркнул что-то среднее между «привет» и «свали к черту» и уставился себе под ноги. На нем была свежая черная форма с серыми шевронами и таким же серым жилетом из монокевлара. Марик решил, что ему самому форма идет больше, чем Антону, хотя после изящной одежды служащих Альянса он отчасти ощущал себя клоуном. Патрульные были едва заметны на фоне асфальта, своих черных автомобилей и силикатного крошева стен. Марик проходил мимо них, лишь запоздало вспоминая, что его осмотрели с головы до ног, но ни разу не запомнил ни единого лица. Теперь он тоже стал невидимкой. Он подавил тяжелый вздох.

Еще пару дней назад, когда в голове до конца не сложился крах карьеры, ему было гораздо легче. Все казалось дурным сном. А если и было реальностью, то более-менее терпимой. Вчерашним вечером жизнь исподтишка дала ему пинок и приложила мордой об асфальт. По крайней мере, ощущения были именно такие: голова дурная, болят глаза и нос. Нос, наверно, от пыли. Нужно было запустить робота-домового, пока он будет на смене…

Оливера он услышал по характерной походке — неровной, стремительной, а затем по голосу. Он бодро приветствовал всех встречных, походя раздавал указания и даже ухитрился посоветовать кому-то разгрести ту жопу, которую этот кто-то нагреб. Марик улыбнулся себе под нос. Язык у Оливера — как помело, но порой, когда сорные слова становятся неуместными, Оливер ухитряется изъясняться словно на приеме у Министра.