На привязи (СИ)

Антон пересек двор и остановился напротив жилых блоков. Он давно переехал в собственную хату, а в блоке изредка оставлял сменную одежду. Уже стемнело, и часть окон горела ровным желтым светом. Уютно, несмотря на унифицированность жилищ. Занавески разноцветные, каждый уют наводит как может… у Лазарро вообще две комнаты, которые она выгрызла всеми правдами и неправдами. Подумать только! Они работали вместе год, а она, спасая свою задницу, очернила его по полной. Впрочем, каждый выживает в меру своих умений и движений совести.

Антон вдруг понял, что не сможет заснуть. Придет домой, примет душ, ляжет в кровать и будет ворочаться, прокручивать момент, когда увидел мелькнувший пистолет подозреваемого, отключил мозги и выстрелил первым. Дальше было много крови и криков, пуля прошила упитанное бедро насквозь… заложники завизжали, рванув прочь из здания… медики, подкрепление из участка… и все, дальше словно темнота. Антон долго сидел, не понимая, почему спустил курок, и ждал, пока Инспектор снизойдет до него, чтобы заорать, что Антон с ума сошел. Нужно было еще тогда догадаться, что Лазарро напишет на него рапорт, потому что она отправилась конвоировать подозреваемого (что от нее совершенно не требовалось), вместо того, чтобы остаться со своим напарником и поддержать. Антон вздохнул и пошел к шкафчикам общего пользования за спортивной сумкой. Он еще в детстве понял, что от лишних мыслей избавляют выматывающие движения. Поначалу долго гулял, пока дома ссорились родители, а потом стал бегом наматывать круги на школьном стадионе.

Ему неожиданно вспомнилось, как Марик бегал рядом с ним какое-то время. Незадолго до его ухода из школы. Он быстро уставал, останавливался, чтобы отдышаться, и Антон постоянно чувствовал на себе его взгляд.

Взяв сумку, Антон спустился в подвал. Погрузившись в тишину, перемежаемую то металлическим позвякиванием, то далекими, отраженными эхом голосами, он почувствовал себя лучше. Черт с ним, с понижением в должности. Он уже однажды прошел путь от новобранца, далеко не лучшего ученика Академии, до детектива, а значит, пройдет снова, чего бы это ему ни стоило. Он открыл ближайший шкафчик, бросил в него форменные брюки и рубашку, быстро натянул футболку со спортивными штанами и, убеждая себя, что все самое плохое уже случилось, а значит, дальше будет только лучше, направился в зал.

Время было еще не то, чтобы пришла заниматься утренняя смена, а ночная уже готовилась нести дежурство, и в просторном зале, первом, с легкими снарядами, почти никого не было, только в углу отжимался один из смутно знакомых Антону патрульных, а ближе к стене подтягивался оголившийся по пояс мужчина. Антон посмотрел на длинное, стройное белое тело, плавно поднимающееся и опускающееся, и заподозрил неладное.

Похоже, день действительно мог стать еще хуже.

*

Мама всегда с апломбом утверждала, что Марик к тридцати годам достигнет больше, чем его отец за всю жизнь, и Марик ей охотно верил. По крайней мере, в первые пятнадцать лет своей никчемной жизни точно верил. Потом стал сомневаться. Отношения с людьми не клеились, тело болело в разным местах и расцветало синяками, настоящих увлечений и друзей так и не появилось. Он бы, наверно, так и закончил свою убогую школу, за ней — не менее убогий колледж и начал работать на отца, чтобы состариться в одиночестве и нужде. Но Лайла, которой он доверял все секреты, так вовремя предала его, что он решил: хватит. Хватит терпеть издевательства, хватит таращиться на Антона, пока он не замечает, хватит тешить себя страданиями и непохожестью на других. Мама его едва вытащила из лап врачей и психиатров, и он решил: раз выжил, то потратит жизнь с умом. Самое обидное, что никто в школе не заметил, что его не было целых три месяца, одна только Лайла пыталась поддерживать с ним связь, но он послал ее в самой грубой форме, а мама, поняв все неправильно, надменно заявила, что Лайле в их доме больше не рады. Мама вообще много гадостей наговорила и Лайле, и директору школы, посчитав, что это они все виноваты в том, что довели Марика.

Она так ошибалась. Всегда, всегда виноват был лишь он один.

Марик всерьез считал, что делает все правильно. Сменив школу на спецтех, он прошел через огонь и воду, узнал, что мышцы могут гореть от боли почти постоянно, в глазах темнеет не только от голода, но и от недосыпа, и от усталости, а учителям на него плевать: не то что в школе, где он мог подойти к любому педагогу и получить порцию заботы и внимания. Слабые отсеялись в первые же несколько месяцев. Марик был близок к тому, чтобы сбежать и приползти обратно в школу, где самым страшным испытанием были уроки физкультуры, но вспомнил, от чего сбегал. Вспомнил свои последние дни перед тем, как забрать документы и отнести их в спецтех.