На прорыв

Вот в таком виде меня и застал доктор: мечущимся по кровати, в остервенении, до крови кусающим губы и со слезами на глазах.

– Что же ты, дочка, так мучаешься-то? Больно?

Разглядев сквозь мутную пелену на глазах этакого старичка-боровичка с козлиной бородкой и очками-пенсне на носу, смог лишь кивнуть, не в силах произнести ни слова. И какая разница, что боль была скорее психологической, чем физической.

– Ничего, ничего, потерпи, милая, – присел на табурет рядом с кроватью мой новый собеседник, – И рад бы помочь твоему горю, но с лекарствами сейчас – сама понимаешь: на раненых бойцов – и то не хватает. Операции – страшно сказать – без наркоза делаем: некоторые, вон, от болевого шока загибаются. И всё – война проклятая, будь она неладна! Сколько горя уже принесла. И сколько ещё принесёт…

– Я… понимаю… И не прошу ничего! – наконец, кое-как удалось совладать с собственным горлом и протереть ладонями глаза – Доктор, скажите, это надолго?

– Надолго ли ты у нас? – вопросительно взглянул на меня собеседник, – Пока не знаю. Зависит от того, насколько быстро пойдёшь на поправку. Вообще, конечно, есть и ограничения: мы, как ты уже поняла, не тыловой госпиталь, а медсанбат. И потому, как фронт сдвинется, – мы за ним, стал быть, следом. Так что, скорее всего, тебя скоро в тыл отправим.

– А можно я здесь, с вами? – вдруг отчаянно вцепился я в доктора.

И от резкого движения заскрежетал зубами – в голове будто граната взорвалась, на короткое время выкинув сознание из реальности. Пришёл в себя в тот момент, когда ощутил на лбу влажную, прохладную тряпицу – доктор деловито протирал мне лицо.

– Я быстро поправлюсь – вот увидите! Только не надо меня в тыл отправлять, – простонал я, едва обретя способность говорить.

– Ух, какая боевая на мою голову выискалась, – усмехнулся доктор, – Не только от меня это зависит. Тобой, вон, уже и особист наш интересовался. Не ровён час, скоро сюда заявится. А у меня даже амбулаторная карта не готова: санитары, что принесли тебя, только и смогли сообщить, что зовут Ольгой. Что мне в документ-то вписывать?

– Так и пишите – Ольга! – поморщился я, мысленно проклиная не вовремя проявленную особистом бдительность. – А больше ничего не помню. Память отшибло.

– О, как… – от неожиданности доктор хлопнул себя ладонями по коленям, – А меня Пал Палычем кличут… Военврач я, дочка… Вот оно как, стал быть…

На некоторое время напряжённость буквально повисла в воздухе.

– Ты хоть помнишь, как контузию получила? – вновь попытался прояснить ситуацию военврач.

– Помню только взрыв – будто в лоб кувалдой зарядили… и тишина, – послушно выдал я на гора результат собственных измышлений, – Больше ничего. Даже фамилию свою назвать не могу – не помню.

– М-да… – закряхтел Пал Палыч от досады, – И что же с тобой прикажешь делать?

– Понятия не имею! – вяло улыбнулся я, – Это же вы доктор, а не я. Откуда мне знать, что в таких случаях делают?

– Ладно, отдыхай пока. Выздоравливай. Раз ничего не помнишь – какой с тебя спрос?

– Так сами ж сказали, что особист скоро пожалует.

– Ну, сказал. И ты ему скажи… что-нибудь. В общем, пойду я. Самочувствие у тебя, как посмотрю, неплохое. Для контуженных, я имею в виду. Процедуры для таких случаев у нас стандартные: покой и лежачий режим. Другие ранения не особо серьёзны: так, шкуру немного попортили. Заживление идёт хорошо. Меня ещё немного беспокоят твои внутренние органы. Но и там пока тоже всё идёт чередом. Так что не переживай: всё будет хорошо. Спи, да отъедайся. А через пару дней… ну, может и больше, – посмотрим.[11]

На удивление, день прошёл спокойно: никто меня так и не потревожил. Только Анютка забегала несколько раз: кормила помаленьку с ложечки, да утку подносила.

Ещё паренёк со звонким голосом пытался наладить общение. Однако, Анютка пресекла это в зародыше: дескать, ранбольная с контузией – ей покой нужен. Так и отстал. А я сначала честно пытался “подслушать” разговоры рядом лежащих раненых. Но либо им и самим было не до общения, либо у меня со слухом стало совсем плохо. Да и вообще, я больше спал, чем бодрствовал: когда очень хреново, сон – лучшее лекарство.

А на второй день заявились особисты. Как ни странно, сразу двое. Ещё более странно – не представились. Только звания обозначили – старший лейтенант и сержант. Второй – более молодой, да хлипкий – оказался “студентом”. То есть стажёром. Может, именно из-за этого все кругом казались ему потенциальными врагами и шпионами?

По-моему, он даже сам себя подозревал в шпионаже. Как увидел этого кадра – сразу понял, что такому самое место только в разведке Гондураса. Однозначно! Такой даже аборигена с острова Пасхи из племени мумбу-юмбу заподозрит в работе на разведку Албании.