На прорыв

– Не знаю, Оля. Может, я на холодную воду дую, но в нашей конторе официально оформлять тебя не буду. Есть, знаешь ли, некие факторы, из-за которых всё может пойти кувырком. Хотел сначала отправить тебя в Выползово – пристроить на время в качестве связистки в запасной полк. Но ситуация меняется очень быстро, да и время не ждёт. Светить тебя лишним людям совершенно не хочется: в нашем тылу и так полно вражеских агентов. Кто-то что-то увидит, кому-то шепнёт – и дело, считай, загублено. Поэтому пару дней ещё останешься при госпитале. Занимайся в сарайчике своей странной физкультурой, – тут выражение лица Василия Ивановича приобрело весьма хитрое выражение, – а затем к тебе подойдут. Скажут – от меня. Пойдёшь куда направят. Неделя (максимум – две) на подготовку. И в путь. Больше нельзя. Сама понимаешь. Всё остальное – в процессе.

Я, конечно, понимал, что время сильно поджимает. Да и сам стремился добраться до Лычково как можно быстрее. Но против физики не попрёшь: организм ещё не восстановился. А что я могу сделать в полудохлом состоянии? Но только собрался задать вопрос, как старлей взмахом руки остановил моё словоизвержение:

– Я хорошо осведомлён о состоянии твоего здоровья. Ты уж извини, но как ни неприятно это говорить, совсем выздоравливать тебе нельзя. Люди голодают. Особенно на временно-оккупированной врагом территории. Придёшь в деревню сытая, хорошо одетая – тут же вычислят. Будешь полуголодной оборванкой – сможешь сойти за свою.

– Если только немцы не получили ориентировку на одну сумасшедшую русскую, которая шла на восток, периодически обстреливая подразделения эсэсовцев, многие из которых благополучно отправились на тот свет.

– Да, это может стать проблемой… в том случае, если не удастся выдать себя за коренную жительницу Лычково. Именно тут помощь твоей сестры может стать просто неоценимой. Вы же, насколько я понимаю, близнецы. Мне дальше продолжать или сама уже обо всём догадалась?

Вот что значит особист: такую комбинацию придумал – просто не могу не восхититься его проницательностью! Куда уж мне с контуженными куцыми мозгами?

– А если кто-нибудь из местных проболтается о том, что мы с Дашей комсомолки?

– Не беспокойся, – ухмыльнулся особист, – Не проболтается.

– В смысле? – удивился я.

– Вы не комсомолки. И никогда ими не были.

– А, – уже в свою очередь ухмыльнулся я, – Так по поводу комсомольского билета проверка была – правду ли про свою память говорю?

– Ну, сама понимаешь: в нашем деле доверяй, но проверяй.

– Ладно. Не дурнее паровоза. Поняла.

– Вот и ладненько! Встречаться больше не будем: тебе не по чину, а мне нельзя так топорно афишировать свой интерес. Отныне очень внимательно смотри за обстановкой. Восстанавливайся. Готовься. Ещё раз увидимся, скорее всего, только перед твоим выходом в Лычково. Необходимое снаряжение и материалы тебе предоставят. Мы ещё немного поговорили со старлеем, прикидывая разные варианты. Решили пока оставить всё как есть: данные обо мне останутся только у самого особиста. В курсе нашей «афёры» всего несколько человек: я, старлей и некий «Третий», на которого можно выйти, зная ключевые явки и комбинации паролей-отзывов. Есть ещё и «Четвёртый». Но к нему нужно соваться лишь в том случае, если других вариантов уже не останется.

Ох, чую, неспроста эти шпионские игры вокруг меня разворачиваются. Сам-то по себе имею ценность весьма невысокую – практически, нулевую. А вот дело, которое необходимо провернуть, похоже, на контроле в довольно высоких кругах, куда мне-деревенщине хода нет. И если в цепочке пропадёт хотя бы одно звено, придётся решать все возникающие проблемы сугубо самостоятельно: мне тогда уж точно никто не поможет. И если попадусь каким-нибудь особо ретивым дуболомам типа недавнего особиста-плохиша, дело может закончиться расстрельной стенкой. Против этого, конечно, есть очень существенный козырь в рукаве (то бишь, подкладке), но не перед всяким же будешь им размахивать. Когда кругом полно предателей всех мастей, можно ведь и не на того нарваться. И тогда расстрельная стенка может оказаться вообще недостижимым раем. А мне бы очень не хотелось подвергать организм Ольги новым испытаниям. Ей и так уже досталось – мама не горюй.

В общем, напоследок пожали друг другу руки и я уже собрался, было, свинтить, как, повинуясь безотчётному импульсу, старлей подхватился со своего места и, обхватив меня напоследок своими лапищами, притянул к себе и обнял. Затем отстранился и, развернув лицом к двери, слегка подтолкнул в её направлении, глухо напутствовав:

– Долгие проводы – долгие печали. Иди, дочка. И сделай всё, что нужно.

– Уже взявшись за ручку двери, обернулся к Василию Ивановичу и, еле сдерживая подкативший прямо к горлу ком, невнятно просипел:

– Всё, что можно, сделаю. До встречи!