Своего апогея сакрализация монарха достигает в момент оккупации союзными войсками Франции. Намеченная в «Гимне» тема Агнца-Христа, победившего дьявола (Ои. 17: 14), получает у Державина дальнейшее развитие:
Но если здесь Александр лишь уподобляется Богу, то в стихотворении «На возвращение императора Александра I», его богочеловеческая природа утрачивает метафорический характер:
Сближение Александра с Христом в данном случае не было лишь данью риторике и не просто отражало народные представления о сакральном характере царской власти в России. В данном случае это имело прямое отношение к языку, описывающему новый порядок вещей в Европе, когда людям казалось, что период глобальных войн, порожденных Французской революцией, должен завершиться столь же глобальным миром. Параллель между апокалиптической скорбью и эпохой Наполеоновских войн, многократно тиражируемая не только в России, но и в Европе, лишь укрепляла в сознании людей эсхатологические ожидания.
Глава 11
Идеология заграничных походов
Изменение государственных границ всегда сопровождается повышенной идеологической активностью со стороны тех, кто эти изменения производит, а следовательно, неизбежно приобретает семиотический характер. Инкорпорируемое пространство при этом может подвергаться двоякой трансформации. В одних случаях в него могут транслироваться тексты из центра инкорпорирующей структуры. В других – оно само может становиться неким транслирующим пунктом. Тогда направление текстов принимает противоположный характер: из периферии в центр. В первом случае семиотические преобразования будут затрагивать лишь вновь приобретенные территории, во втором – все культурное пространство. Примером первого может служить образование социалистического лагеря по окончании Второй мировой войны, когда Советский Союз, создав буферную зону из так называемых стран народной демократии, провел в них политические преобразования, значительно продвинув идеологическую границу на Запад. Примером второго случая может служить Северная война, когда отвоевание у шведов прибалтийских территорий сопровождалось преобразованием российской государственности по шведским и шире европейским моделям. В первом случае страны социалистического лагеря служили буферной зоной и усиливали непроницаемость границ между враждебными мирами. Во втором – граница, вдвинутая в Европу, не столько отделяла от нее Россию, сколько должна была подчеркивать европейский характер российской государственности.
Большая европейская война 1812–1814 гг. в этом отношении не может быть отнесена ни к одному из этих случаев. Само противопоставление Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813–1814 гг. обусловлено не столько историко-военными, сколько идеологическими причинами. После пересечения границы русской армией 1 января 1813 г. поменялся не только театр военных действий, но и сам противник, а соответственно и цели войны. Если в 1812 г. Россия противостояла почти всей Европе, и война осмыслялась как война «народная» и «отечественная», то летом 1813 г. Россия уже была вместе со всей Европой против Франции. Последняя не была еще побеждена, а Россия уже заняла ее место в европейской политике. Желание Александра I не ограничиться возвращением Франции в ее границы 1792 г., а провести внутренние преобразования в ней, не встречало единодушной поддержки у его европейских союзников, но именно оно было проведено в жизнь. Это потребовало от царя не только военной мощи, но и мощной идейной пропаганды, направленной на поддержание единства внутри коалиции.
В Меморандуме Г.Ф.К. фон Штейна Александру I от 6 (18) декабря об организации временного управления в немецких государствах говорилось: «Для возбуждения общественного мнения нужны прокламации, книги для народа, церковные проповеди, а также соответствующая деятельность благонамеренных людей во всех больших городах, в общественных школах и общественных объединениях. Все эти мероприятия нужно как можно скорее организовать и проводить» [Штейн, 1964, с. 7].