На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Кабинеты, наблюдавшие древнее народное право Европы, сохранили и старинные обычаи свои. По их мнению, совершенство дипломатики состояло в тонкости. Им показалось стыдно не оставлять на запасе тайных мыслей, не смотреть в дальнейшую цель, кроме той, для которой они явно трудились. Система равновесия заставляла все государства наблюдать друг за другом; малые хитрости, употребляемые для сокрытия от других государств своих видов на распространение своих областей, были до известной степени невинны в той мирной эпохе, которая предшествовала революции – и это не могло завести слишком далеко. Все теперь переменилось – однако не могли еще увериться, что дело не шло о меньшем или большем, но обо всем; что более ни о чем не надлежало думать, как о общей опасности, и что политика бескорыстная, свободная и прямая могла одна спасти независимость Европы. Успехи одного из союзников возбуждали ревность других; на нещастия, претерпенные одним из них, другие взирали с равнодушием и даже с удовольствием, будучи древними его соперниками. Сближались с недоверчивостью, отставали один от другого с неудовольствием [Шлегель, 1813, с. 144–145].

Такая постановка вопроса коренным образом меняла представления о характере войны. Она теперь воспринималась не как война политическая, т. е. ведущаяся между армиями враждебных государств (а именно так Наполеон по началу представлял характер войны 1812 г.), и не как война народная или отечественная (как она представлялась русской пропагандой 1812 г.), а как внутриевропейская реакция на революцию. Такая война, не предполагая никаких территориальных приобретений, велась во имя прочного мира и порядка на континенте.

Идеологическое обоснование заграничных походов – Россия идет не завоевывать, а освобождать европейские страны от наполеоновского режима – напрашивалось само собой. Вопрос заключался лишь в том, надо ли это делать? Для Александра I, стремящегося к европейской победе и желающего изгнать Наполеона с французского престола, вопроса здесь не было. Но М.И. Кутузов, разделявший с царем честь победы над французами в 1812 г., и государственный секретарь А.С. Шишков, прославившийся своими манифестами как главной идеолог этой войны, были против заграничных походов. Ставя нравственную победу над французами едва ли не выше военной, Шишков считал перенесение военных действий в Европу ненужной авантюрой. «Ежели, паче чаяния, мы, зашедши далеко, принуждены будем, прогнанные и с потерями, возвратиться назад, то, подняв опять Наполеона, не лишимся ли мы тех преимуществ, какие теперь над ним имеем?» – спрашивал он Кутузова. Последний, сам не рвавшийся в Европу, был с ним согласен, но, как пишет Шишков, «был робок и слаб пред царем» [Шишков, 2010, с. 492]. Но и сам Шишков, оставаясь на должности госсекретаря, вынужден был идеологически обосновывать заграничные походы. В написанном им приказе по войскам 25 декабря 1812 г. говорилось: «Уже нет ни единого неприятеля на лице земли нашей. Вы по трупам и костям их пришли к пределам Империи. Остается еще вам прейти за оные, не для завоевания, или внесения войны в земли соседей наших, но для достижения желанной и прочной тишины. Вы идете доставить себе спокойствие, а им – свободу и независимость» [Там же, с. 495]. Под этими лозунгами Европа должна объединиться с Россией. По случаю подписания Калишского мирного договора с Пруссией 28 февраля 1813 г. Шишков в очередном манифесте писал: «Отныне взаимная дружба и общая польза да сопрягает нас тесно с благородными Пруссаками!..Мы стоим за веру против безверия, за свободу – против властолюбия, за человечество – против зверства. Бог видит нашу правду!» [Там же, с. 504].