На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Теперь, когда союзные войска готовы были перейти Рейн и начать интервенцию во Францию, Шишков изменил собственное отношение к заграничным походам. Он по-прежнему считает, что главная задача России заключается в ликвидации военных последствий внутри страны: «Самая безопаснейшая и нужнейшая ограда была для ней: исцеление внутренних ран и восстановление расстроенных сил своих». Однако теперь он видит троякую пользу от заграничных походов: «первое, неукротимый и дерзкий враг уменьшался в силах своих; второе, восстановлялся оплот между им и нами; третье, великодушно и достойно всякой чести и славы – исторгнуть невинную жертву из когтей лютого хищника» [Шишков, 2010, с. 554]. На этом, Шишков считал, можно остановиться и не подвергать себя непредсказуемости исхода войны на французской территории. Гарантии против новых завоеваний Наполеона в Европе Шишков видел в первую очередь в образовании военно-политического союза германских государств против Франции:

По всем сим обстоятельствам другого лучшего и надежнейшего средства, кажется, нет, как всей Немецкой земле, под покровом главы своей, австрийского императора, составить сильное ополчение, к которому Пруссия должна присовокупить все свои силы, поелику она имеет нужду в освобождении крепостей своих из рук неприятельских. Сие ополчение, могущее без всякого изнурения земель простираться по крайней мере до четырехсот тысяч оруженосцев, долженствует содержать неприятеля в пределах земли его, доколь не пожелает он примириться. Россия, с своей стороны, в союзе сем участвовать будет оставлением здесь (буде надобно) корпуса своего от пяти до шестидесяти тысяч человек, и армиею своею расположенной на границах земли своей и частью в герцогстве Варшавском [Там же, с. 557].

Шишков ничего не говорит о государственном объединении Германии. Это противоречило бы его представлениям о восстановлении в Европе старого порядка. Однако он полагает, что осознание единства национальных интересов германскими государствами в новых условиях заставит их прекратить «воевать против самих себя за Францию, они теперь соединены, и все совокупно могут противупоставить силы гораздо превосходнейшие сил истощенной Франции» [Там же, с. 555].

Допуская возможность мирных переговоров с Наполеоном до вступления союзных войск на территорию Франции, Шишков исключал такую возможность после начала интервенции. Его беспокоила двусмысленность манифестов австрийского командования, заверявших французов в миролюбивых намерениях союзных армий, но не пояснявших, с кем и на каких условиях может быть заключен мир. Назначения австрийца К.Ф. Шварценберга, воевавшего в 1812 г. против России, главнокомандующим союзными войсками Шишков не одобрял. По его представлениям, главнокомандующим мог быть только русский полководец. И не только потому, что Австрию Шишков подозревал в намерениях сохранить Наполеона как зятя австрийского императора на французском престоле, но еще и потому, что Россия является главным участником борьбы с Наполеоном, а сами заграничные походы есть прямое продолжение Отечественной войны, а значит, никакого компромисса между противниками быть не может, о чем необходимо твердо и постоянно говорить в манифестах: «Защищая добрую сторону оружием, надлежало бы защищать ее купно и языком, то есть без всяких хитростей или потворств говорить прямо, громко и чистосердечно» [Там же, с. 578].

В отличие от Александра I, Шишков не считал нужным обосновывать вторжение союзных войск во Францию интересами самого французского народа, с которого снималась ответственность за преступления Наполеона. Выступая против интервенции, Шишков руководствовался отнюдь не интересами Франции. Поэтому, когда эта интервенция началась, цель ее он видел не только в изгнании Наполеона, но и в том, чтобы говорить с французами «языком правды», как он это понимал. В сдержанных по своему тону манифестах Шварценберга Шишков видел «несовместное с достоинством своим превозношение народа, оскорблявшего Божество и человечество, поставя над собою владыкою чужеземца, раба, проливавшего, для возвышения и славолюбия своего, их и чужую кровь» [Там же, с. 580].