На радость и горе

Несмотря на все эти новшества, экспедиция все еще не выполняла план, хотя именно этого ждали от Дронова, когда его назначали сюда. Впрочем, ведь не так уж и много времени с тех пор прошло: год с небольшим… Дронов объяснял: вот-вот должны прислать сюда электронно-вычислительную машину, и уж тогда-то — так он всех уверял — будет окончательно покончено с неразберихой в использовании техники и людей, тогда-то и будет сделан скачок, к которому коллектив приготовился исподволь благодаря всем предыдущим новшествам.

Может, и так. Мне хотелось в это верить, и я говорил себе: «Пусть не так круто, а надо, действительно надо кончать как-то с безалаберщиной, которой всегда много у геологов. И хоть никогда не уравнять наш труд с фабричным, все же поучиться у промышленников есть чему… Вот о сетевых графиках Дронов толкует что-то, о заделах и критических путях… Для меня все это — темный лес, но ведь не зря же американцы так ухватились за них во всех производствах, и не случайно с помощью сетевых графиков стали выпускать они свои «поларисы» в полтора раза быстрей, чем сами же и намечали перед тем, — на этот предмет целая литература есть. Ухватились… Так ведь и Дронов — хват. Он знает, что делает…»

Так думал я, не раз и не два, и сейчас, когда шел с Борькой вдоль берега безымянной речки по разноцветью мягкого мха, тоже об этом думал, и почему-то, как и всегда, мысли такие будили во мне тревогу, как-то связанную, должно быть, и с моею собственной работой… Этим летом позарез нужно было бы кончить возню с «методой», так нужно бы! Неужели не кончу?.. Но может, тревога от этих облаков, окутавших дальние сопки? Мятые какие-то облака, несвежие, как гостиничные простыни, и горизонт из-за них валится прямо на тебя, душно… Нет, тревога эта подступала и в солнечную погоду… Ну да, был солнечный день, и я копался в библиотеке экспедиции в карточках, в которых оказалось так неожиданно много нужных и мне сведений обо всем районе поисков, и было тихо-тихо, слышался даже комариный зуд с улицы, ленивый, нежадный, и улица тоже была тихая, заросшая травой, совсем как в каком-нибудь старинном провинциальном городке, где-нибудь на Оке или на Волге, только вот запахи из тайги прилетали смоляные, терпкие… Но покой был тот же, разморенный, синий.

И вдруг громко, будто над самым ухом, зазвучал нудноватый голос Дронова:

— Товарищ Бубнова! Я же вам сегодня срочное задание дал, и до обеда еще полчаса, — зачем же вы к поселку идете?..

И молчание.

Я ошалело замотал головой, не понимая, откуда вдруг взялся, возник этот омертвелый какой-то голос, выглянул в окно и увидел, как Бубнова, молоденькая узкоплечая лаборантка, остановилась на тропе как вкопанная, побледнела, а в следующую секунду, взметнув руками, бегом бросилась к зданию управления. Наверное, это было смешно, потому что в соседней комнате захохотали так, что я услышал через распахнутые окна.

И только тут я понял, что к чему: Дронов увидел лаборантку из своего кабинета и окликнул через диспетчерскую — по репродуктору… Вдруг стало страшно мне. Физически страшно. Я почувствовал даже, как забегали по спине мурашки. Я удивился этому, но тут же представил себе невольно длинношеюю фигуру Дронова и длинный галстук на белой нейлоновой рубашке и как Дронов, словно бы вбивая взмахами кулака гвозди в стол, говорит размеренно:

— Культуру надо насаждать! Мы не можем ждать милостей от природы, а только научно организованный труд поможет организованно взять все блага ее!..

Я представил себе это, и будто одурь какая-то нашла — вскочил и, не знаю зачем, быстро захлопнул окно, и отодвинулся со стулом к простенку, и замер там, и, только просидев так минут пять, успокоился.

Потом я говорил себе: нервы стали ни к черту, и у Дронова в конце концов они тоже ведь не железные, — конечно, дико орать так на весь поселок, а все же понять его можно…

Почему-то мне хотелось его оправдать. Почему?.. Я и до сих пор понять этого не мог, а просто гнал от себя тревогу, опять поднимавшуюся при одном воспоминании об этом глупом случае, пытался насвистывать что-то бравурное и кричал Борьке:

— Не отставай, Боря! Еще немного осталось! Тянись!..

И мне становилось спокойней, когда сын, торопясь, догонял меня, и мы шли рядом, и я слышал его дыхание за спиной.

Но, правда, минут через пять — как-то само собою так получалось — Борька опять отставал, и каждый из нас снова начинал вышагивать в одиночестве. Я смотрел по сторонам, тайга была по-прежнему неуютной, и по-прежнему там и сям видны были следы, оставленные в ней геологами: заросшие березняком просеки, покосившиеся избушки — «поварни», жердяные остовы балаганов… И я заставлял себя думать: «Как раз Дронов-то и исходил тут все, каждый метр… Топотун, трудяга — этого у него не отнять. Он и сейчас, пренебрегая всякой научной организацией труда, сидит каждый день в кабинете допоздна — уж это-то все видят. Трудяга…»