Внезапно королевские силы полезли со всех сторон на приступ. По ближним оврагам и приднепровским лознякам теснилась отборная конница крылатых гусар, тащила к стенам лестницы пехота; ревели, раздирая медные глотки, орудия — сто семьдесят у осажденных и около двухсот в польском стане. Но ядра или не достигали вершины косогора, где стояла крепость, или безвредно падали к подножию ее высоких, твердых башен, воздвигнутых еще Годуновым. До обеда осажденные отбили четыре приступа, и тогда Ян Потоцкий велел подложить под ворота Копытенской башни петарду[51]
. После десятого огненного удара ворота, сорванные с петель, повалились наземь, туда хлынула польская пехота. Василий, Фирька, Возницын и Степан Мухин стояли на бережении ворот — они приняли первый натиск. Фирька орудовал топором, бил по железным колпакам спешившихся крылатых гусар, двоих уложил одним ударом. Возницын кромсал выкованным в кузне палашом: разрывал петли доспехов, сшибал латы, вот он вздел рыцаря на палаш — тот пронзительно завизжал. И его предсмертный крик отдался ужасом среди наступавших. Мухин колол пикой с башни. Василий в прорванной кольчуге, сам поражаясь своей сноровке, орудовал копьем.В минуту трудную, когда уже отбивались на последней потуге, неистового смоленского архиепископа Сергия услыхали вопль:
— Пособи, Господи, воинству нашему!
Ворота отстояли. Шеин, почернелый от порохового дыма, подъехал к защитникам башни.
— Закладывайте поскорей кирпичом ворота! — распорядился он. — Поставить на башню три орудия. Вы чего мешкаете? — прикрикнул на смолокуров. — Тяните наверх котлы. Живо! Что на Громовой? — обернулся к подъехавшему Горчакову.
— Человек сто жолнеров пробилось. Вышибли.
Подскакал нарочный от Белянинова.
— Господин воевода, кончился порох. — Нарочный швырнул к ногам воеводы кинутое коронными знамя.
— Помазов, ты чего мешкаешь? Вези порох! — приказал Шеин и влез по лестнице на стену.
Дым, застилавший низину перед крепостью, развеивался, и Шеин видел, как поспешно уходили потрепанные королевские рати, от полка крылатых гусар уцелели жалкие охвостья: не больше полусотни.
— Получили! — Шеин энергично спустился вниз, обратив внимание на Фирьку, над спиной которого орудовал Мухин, вынимая ножом мушкетную пулю. Фирька закатывал глаза и морщился, терпя боль и не издавая ни звука.
— Дырок-то на тебе много! — усмехнулся Шеин. — Видно, отходил ты по государевым делам!
Фирька, однако, был настроен по-другому:
— Зарастет как на собаке, господин воевода. Чай, не в новину. Главное — голова и ж… целы!
Шеин, удовлетворенный ходом сражения, подсел к котлу с кулешом, потягивая носом духовитый пар.
Василий еще весь кипел, разгоряченный боем, и радовался, как ребенок, не думая о том, что весь день находился на волосок от смерти. Фирька подошел к нему:
— Ай да Вася, какого гетмана вздел!
— Толстый, а, видно, слаб кишкою, — подмигнул Мухин.
— Прости меня, Господь! — перекрестился Василий.
— Господь нам грех сымет, об том, брат, не тужи, — заверил его Фирька.
XXVII
Самозванец в Тушине сидел как на пороховой бочке.
Король Сигизмунд III на все просьбы тушинского вора оказать пособление и поддержку отвечал молчанием, наученный авантюрой первого самозванца.
— Сяду в Кремле, я тебе припомню! — скрипел зубами царишка.
Самозванец и верные ему порядком струхнули, когда узнали об осаде королем Смоленска. Сигизмунд домогался московской короны, не признавал Димитрия, а следовательно, не уважал прав и видов поляков, помогавших царишке.
— Что он себе думает? Хочет лишить нас всех выгод?
Паны познатнее негодовали:
— Славу хочет отнять король. Мы тут в ранах и рубцах Россию добываем, а король с Жолкевским хотят все взять себе.
Самозванец нагнетал страсти, дабы не потерять поддержки шляхты:
— Я вам все, что обещал, — отдам, а хитрый король всего лишит.
Гетман Роман Рожинский, презирая царька, видел большую опасность в короле: лишиться плодов стольких усилий и заслуженного жалованья. Это после стольких-то трудов! Под Смоленск Сигизмунду гетманы составили военную конфедерацию и послали сказать Королю:
«Если сила и беззаконие готовы исхитить из наших рук достояние меча и геройства, то не признаем ни короля королем, ни отечества отечеством, ни братьев братьями».
Гетман Рожинский писал своему монарху:
«Скорее все мы, остальные, положим также свои головы, и враг Димитрия, кто бы он ни был, есть наш неприятель».
Тушинские конфедераты отправили под Смоленск к королю послов. После короткой аудиенции у короля их принял гетман Жолкевский в своей походной палатке. Чтоб унизить послов-конфедерантов, гетман сидел в деревянной кадке, прикрытой солдатским сукном, из-под которого садил ароматический пар: он мылся. Послами приехали пан Маховецкий с товарищами. На третий день их позвали снова в присутствие короля.