На распутье

Филарет приказал кучеру поворачивать на Московскую дорогу, но трое гусар, пригрозив задрать плетьми, велели ехать за гетманом, и кони понесли к монастырю.

XXXI

Михайло Скопин-Шуйский стоял в Александровской слободе — отводил доводы воевод о немедленном продвижении на Москву. Полководческая опытность говорила ему, что время губило панов и помогало русским. Когда, месяц назад, воеводы настаивали двинуть рать на Тушино, потому что там с отъездом Мнишековой дщери усилилась грызня, Михайло Васильевич отвечал:

— Не приспело время.

Надо было побить и тушинцев, и короля под Смоленском, и Сапегу под Троицком, а для этого требовались осторожность и оглядка… Всю весну воевода волынился со шведами — те требовали земель и городов. В ставке Скопина была русская баня с травами, с медами, и умный, обходительный молодой воевода всю зиму обхаживал послов шведского короля, особенно длинноногого, сухопарого генерала Делагарди. Однако шведы оказались неподатливыми, даже и после того, когда им отдали Корелу. Посланник короля, которого воевода изрядно упоил после бани, хорошо знавший русский, посмеиваясь, сказал:

— Еще нужны обязательства царя Василия об новых уступках.

— Наш государь не поскупится. Испробуйте еще наливки. Зело славная. Такой вы в Швеции не пили. — Умное молодое лицо Скопина располагало шведа к откровенности.

— Пусть царь не мешкая пишет его величеству.

Письмо Шуйского, где он давал обязательства шведскому королю: «За вашу любовь, дружбу, вспоможение… полное воздаяние воздадим, что вы у нашего царского величества ни попросите: города, или земли, или уезды», и усилия Скопина способствовали тому, что шведы отправили на помощь четырехтысячный отряд.

От лазутчиков Скопину стало известно, что Сапега снял осаду Троицкого, потеряв под его стенами половину войска, и осел в Дмитрове. Рожинский, сжегший тушинский стан и запершийся в Иосифовском монастыре, большой опасности не представлял: надо было не дать укрепиться полякам в Дмитрове, навалиться и побить Сапегу. Однако изготавливались до середины февраля.

В ночь Скопин, как и всегда перед сражением, не прилег отдохнуть. Он сидел с полковыми воеводами и генералом Делагарди в хате, отдавая приказания о выводе полков под Дмитров. Ему только что донесли, что Сапега остался один со своими рыцарями, без донских казаков, но Михайло Васильевич покачал большой головой, заметив:

— Хитрый литвин готовит нам ловушку. Казаки где-то под боком.

— Их тысячи полторы, — сказал Делагарди, — раздавим.

— Полк левой руки — на северную окраину Дмитрова! — распорядился Скопин и, опрокинув чарку для сугреву, крикнул в сени слуге: — Коня!

Светало. В ближнем дворе крикнул петух. Конница, ощеренная пиками, прошла аллюром мимо воеводы на правый фланг.

— Поторопи пушки, — приказал воевода сотенному.

Сапега сначала решил дать бой за городом. В еловом подлеске, покрытом белым саваном снегов, изготовились к атаке. За кустарниками, в мутной мгле, показалась конная лава гусар. Осажденные шибко садили ядрами по противнику. Лицо Скопина горело, дышало волевой силой и спокойствием. Тысяцкий, нервничая, подъехал к воеводе.

— Надо пускать конницу, как бы не накрыли нас!

Скопин хладнокровно ответил:

— Подпустим ближе. Поторопи полк левой руки. — Скопин со спокойствием вынул палаш, лицо его враз окаменело, и он зычно крикнул: — С Богом! За Русь! — и пустил сильной рысью коня.

Сошлись в сече… Какое-то время сапежинцы топтались, затем, не выдержав напора, поворотили коней: Сапега вынужден был запереться в городе. Он отправил гонца к Рожинскому просить скорее подмоги.

…Увидев бегущих воинов, Марина схватила саблю и кинулась к валу. Визжали пули. С быков[53], выбив польскую пехоту, русские садили огнем пищалей. Марина, бледная, размахивая саблей, вскочила на вал.

— Что вы делаете, негодяи! Я женщина, а не потеряла силы духа! Назад, зарублю!

Трое панов бросились к ней:

— Уходи, государыня!

— Трусы! — Она закусила от злости и бессилия губы.

Сапега пытался остановить бегство своего воинства, но его никто не слушал. По русским, выскочив нежданно из-за укрытия, с бешенством ударили донские казаки. До вечера рубились в распутнях, казаки из последних сил удержали город.

— Стянем полки в кулак и ударим, — сказал Делагарди.

Скопин решил переждать.

Через три дня в ставку воеводы прибыла депутация рязанцев, трое дворянских детей. Князь Михайло Васильевич, только что вернувшись со смотра рати, переобувался около стола. Сняв раскисшие сапоги, он прошелся босиком по войлочному полу. В углу шатра, вытянув худые ноги, сидел за составлением донесения королю генерал Делагарди.

Один из прибывших, отмахнув поясной поклон, с великой почтительностью проговорил:

— Тебе, Михайло Васильич, бьет челом подданный дворянин Прокопий Ляпунов и видит в тебе нашего царя. Прими, князь, его грамоту.

Скопин изумленно взглянул на толстого рязанца — не ослышался ли? Не дочитав грамоту рязанцев, он изодрал ее в мелкие клочья, приказав:

— Молодцов под стражу!