На развалинах Мира

Город — не закрытая территория. Рано или поздно — в нем появятся те, кто станет представлять для человека угрозу. Перед этим меркло все — и моя, неутоленная страсть, в первую очередь. Да и кто я такой, чтобы за нее решать? Ната — и я… По ее меркам — почти старик.

Я увидел их на склоне примерно через километр после того, как обогнув озеро, отправился в обратный путь. Угар шел по моим следам, спокойно принюхиваясь к воздуху и земле. Мы поравнялись. Ната открыла было рот, но я сделал знак ничего не говорить и, указав ей рукой на дорогу, пошел вперед.

Мы вели себя так, будто ничего не случилось. Только молчали — всю дорогу.

Угар, зевая и потягиваясь, улегся на коврик — день шел к концу, и он понимал, что сегодня мы уже никуда не пойдем. А мы… Ни я, ни Ната не ложились, занимаясь каждый, чем ни будь, лишь бы убить время — или, напротив, отсрочить его, от неизбежного объяснения.

Остывал недоеденный ужин — никто из нас почти не притронулся к своим тарелкам. Разве что пес — тот не страдал отсутствием аппетита и уплел все за милую душу. Ему было легче — подобные терзания вряд ли бы мучили собаку. Угар валялся на ковре и блаженствовал — в отличие от его хозяев, не находящих себе места, не знающих, как подступится к тому, что отравило нашу жизнь почти полностью… Ната ушла в свой угол и принялась там что-то делать. Угар тихо сопел на подстилке — он набегался за день вместе с нами и теперь отдыхал. Я погладил его, и он, не открывая глаз, лизнул мне руку своим шершавым языком.

— Спи…

От дров исходило успокаивающее тепло, и я, усилием воли, заставил себя смотреть на красновато-багровые угольки… Постепенно стало темнее — Ната затушила масляные горелки, оставив только одну, возле себя. Она что-то напевала, тихонько, под нос, мелодия была знакома, но я не мог вспомнить откуда она… Я опустил голову — мне было не до песен. Я остро ощутил, насколько мы разные — я, со своим опытом прожитых лет, и она, совсем юная, хоть и опаленная жутким кошмаром случившегося с нами. Мы не могли быть вместе… Все мои надежды, в которых я старался не признаваться самому себе, были тщетны. Впрочем, чего я мог еще ожидать?

— Ты не ложишься?

Голос Наты прозвучал над самым ухом, и я от неожиданности вздрогнул.

Кончик ножа, которым я остругивал ветку, дернулся в пальцах и обрезал кожу…

— Ой! Что я наделала!

— Ничего, пустяки. Сейчас промою водой и все дела. Ната присела рядом.

— Прости, пожалуйста. Я думала, ты слышишь, как я иду. А что ты вырезал?

— Ложку…

Я отбросил заготовку в огонь. Ната проследила, как ее начинает охватывать пламя, а затем склонилась к моему плечу и провела пальцами по моим отросшим волосам. Я замер, сразу почувствовав тепло, исходившее от ее рук.

— Так странно… Все время смотрю и удивляюсь. Такой цвет — как темное серебро. Нет, скорее, как излом стали. Но, не холодный, а наоборот, согревающий. Словно от них исходит тепло. Непонятно — вроде бы, напротив, такой оттенок должен только холодить.

— Раньше были обычные, темно-русые. И — короткие.

Она встала за спиной и положила обе ладони мне на голову:

— Хочешь, я сделаю тебе массаж? Мне говорили, что я умею руками снимать боль.

— Нет, — я мягко отвел ее руки, продолжая смотреть на огонь. — Не надо.

— Почему? Тебе не нравится?

— Очень нравится. Но не надо.

Ната не настаивала. Она снова уселась на табурет и тоже погрузила руки в шерсть спящего пса. Я бросил на них взгляд — эти двое лучше понимали друг друга, чем мы, люди…

— Понимаю… Ты взрослый, опытный мужчина, не находишь слов, чтобы сказать

— Ната, ты женщина, а я не могу спокойно жить рядом с женщиной. Так.

Только ты, хоть и опытный, и уже… нет, не старый, но зрелый. Матерый — как бы раньше сказали — а не заметил, что я тоже, не такая, как все. И ты не терялся раньше, когда разговаривал с другими женщинами. Почему же сейчас ты стал так робок? Не можешь, открыто встать, подойти к моей постели, сорвать одеяло и лечь рядом. Кто тебе помешает? Разве я? Но ведь ты уже убедился — стоит только захотеть… Куда я от тебя теперь денусь?

— Что ты говоришь, Ната. Зачем? Я не стал… и не смогу.

Она перестала гладить Угара, встала передо мной на колени.

— Я не буду сопротивляться, Дар. Не буду. Не могу больше. Ну что же ты, ты ведь мужчина… Ты же хотел лечь со мной — в одну постель?

Я промолчал, стиснув кулаки до хруста в ладонях.

— Значит, не ляжешь. Тогда зачем ты вернулся? Что бы все повторилось?

— Ты… Как ты на непохожа, на саму себя.

Она жестко усмехнулась, закусывая губы до крови:

— Что, не нравлюсь? А ты думал, я маленькая девочка, кутенок, с которым можно делать все что хочется… А ведь я — другая. Совсем другая!

— Что с тобой случилось, Ната? — я разлепил пересохшие губы. — Что с тобой, милая?… Пусть я, старый и дурной, развратный кобель — но ты?

Она запнулась, подсмотрела мне в глаза и внезапно уткнулась мне грудь. Я обнял ее худенькие плечи.

— Что ты… Ну, не плачь. Не плачь, родная моя. У нас все будет хорошо. Я больше никогда тебя не обижу…